Поздравление На 23 Февраля Папа Не

("Не могли бы Вы сообщить о возможности такой встречи и приемлемом для Вас времени"1.) Меня, разумеется, это волнует. Из-за этого он, во всяком случае, в Рязань не поедет.

Итак, мы едем на дачу к Твардовскому почти через три года после той памятной поездки, когда узналось, что органами госбезопасности на квартире Теушей взят "Круг первый".

Одновременно был взят и "Пир Поздравление С 23 Февраля Папам От Дочек победителей", но мы в тот день об этом еще не знали.

Вот оттуда и потянулась эта злосчастная ниточка с "Пиром победителей".

Александр Трифонович дома и, как выяснилось, был занят чтением последней работы Жореса Медведева "Об иностранных связях". Его дочь Оля подня-лась к нему наверх сказать, что приехал Солженицын. Александр Трифонович сразу же спустился по лестнице и радостно заключил Александра Исаевича в объятия.

Поздоровавшись с Поздравление Папам Дедушкам И Мальчикам На 23 Февраля Александром Трифоновичем, я оставила их одних. Довел!"), дала мне таблетку и уложила в отдельной комнате. Твардовский и Солженицын расположились для беседы в холле, как и три года назад. Александр Трифонович спросил, был ли Александр Исаевич в редакции, знает ли он об обстоятельст-вах дела.

Когда Твардовский привел слова Мелентьева о "Пире победителей" и "Мондадори", Александр Исаевич сказал, что Лакшин с Коидратовичем должны были тотчас же выяснить, откуда исходит сообщение?

В случае, если оно подтвердится, Александр Исаевич обязательно пошлет Мондадори гневную телеграмму. Это - единственное, против чего он вообще будет протестовать. Ни по какому другому поводу не будет: статьей в "Литературке" его слишком хорошо научили, как протестовать! Александр Трифонович к статье в "Литературке" сам относится с гадливостью, не хочет ничего общего иметь с ее авторами: Озеровым и Рюриковым. Александр Исаевич напомнил Александру Трифоновичу, что существует всего лишь единственный экземпляр "Пира победителей", который был изъят госбезопасностью. Слова же Мелентьева можно объяснить двояко: он просто сболтнул, чтобы уйти от разговора о "Раковом корпусе", или это провокация, то есть "Пир победителей" продан на Запад! Твардовский и Солженицын наметили программу действий: Лакшин должен попытаться выяснить у Мелентьева источник этих слухов; если слухи подтвердятся, Александр Трифонович вызовет Александра Исаевича и они напишут Мондадори письмо. Разговор между Твардовским и Солженицыным был очень дружелюбным, перемежался другими темами: о горе-приключениях с 5-м номером "Нового мира", о самиздате - ведь это целая литерату-ра: художественная, публицистическая, научная.

Лишь Мария Илларионовна осталась недовольна Солженицыным, который на этот раз наотрез отказался остаться обедать. Рассказывая мне по дороге в Борзовку о встрече с Твардовским, муж сказал, что никогда еще Александр Трифонович не был ему так близок! И тем, что оценил работу Медведева и вообще самиздат, и тем, что оценил передачу Би-би-си. Это было так похоже на него самого, когда Александр Трифонович вдруг воскликнул: "Уже три минуты пропустили!" - кинулся наверх к приемнику. Похоже, Александр Трифонович заслужил прочесть "Архипелаг". Для этого надо оторвать его от всего на целых пять дней!

Тут и наши переживания в связи с чешскими событиями, и приемы гостей, и поиски места для храма Троицы. Как началось то мое пребывание в Борзовке с чрезвычайного происшествия, так и кончилось тоже чрезвычайным происшествием. 7 сентября, накануне моего отъезда в Рязань, Александр Исаевич решил немного заняться машиной. Даже прервал для этого среди дня свою обычную работу. Как всегда, когда возился с машиной, он надел свои старые брюки, старую-престарую спецовку и такую же фуражку. Он был в гараже, а я - с ним рядом, когда заметили направляющихся к нам двух молодых людей. (Твардовский мог бы им позавидовать!) - От общих знакомых. Александр Исаевич как был в своей невообразимой одежде и с грязными руками, так и вышел. Претензии к Солженицыну смешивались с комплиментами. Иные (например, Евтушенко) бросают ему обвинения: "Ты распял Солженицына. Как тебе не стыдно!" (Это - после письма Солженицына в Союз писателей, последовавшего за телеграммой из "Граней".) А западная пресса (при этом Луи вытащил из портфеля и разложил на багажнике машины множество иностранных газет) указывает на него как на продающего рукописи Солженицына. Даже последнее обстоятельство на этот раз не смягчило мужа. Крайне нелюбезно он разъясняет Луи, что ничего сделать не может.

Тогда Луи все же спросил: - Разрешите дать репортаж о встрече с вами? А Луи хотел было даже, чтоб второй тип (высокий, черный, в черных очках, с сумкой на длинной ручке) сфотографировал их вместе. Слушая жалобы Луи на его положение, в которое он попал из-за письма Солженицына, Александр Исаевич сравнил положение их двоих: один - вполне благополучный, другой - неблагополучный, который тонет, который готов к смерти. В конце концов он все же чуть-чуть сдался и продиктовал примерно следующее: "Солженицын не утверждал, что Виктор Луи продал на Запад его произведения. Он только спрашивал "Литературную газету" и Союз писателей об этом".

И еще раз предложил обратиться в "Новый мир" и Союз писателей. Пришедшие стали открывать какие-то бутылки, которые были в сумке.

Мне хотелось как-то сгладить предельную нелюбезность своего мужа. Впоследствии новые друзья говорили мужу, что он был к Луи слишком снисходительным, что нужно было сразу же выставить и вообще отказаться с ним разговаривать. Высказали предположе-ние, что у второго лица в сумке был включенный магнитофон и что все записывалось. Но что удастся Александра Исаевича издали сфотографировать, когда он прямо с веранды мыл под умывальником руки, - то удастся. Когда нежданные гости ушли, муж сказал мне: - Это - первая ласточка! Как ни странно, но новую "кампанию против Солженицына" сначала испытала я.

Уже давно я просила заведующего кафедрой, Николая Ивановича Давыдова, о переводе на полставки, чтобы быть посвободней, чтобы не быть так прочно связанной с институтом, с Рязанью. И вот вскоре после моего возвращения в Рязань, 18 сентября, у меня с ним произошел следующий разговор: - Наталья Алексеевна, вы не передумали насчет полставки? - Но вы должны говорить, если спросят, что передумали. - Уволить вас после 1 сентября никто не имеет права. Через день Давыдов говорит мне: - Новостей пока нет. Зашла к Давыдову в кабинет, чтобы поговорить без свидетелей. Он и в самом деле поделился со мной: ему стало неофициально известно, что приехал какой-то тип с направлением от Поздравлений На 23 Февраля Папа Не на нашу кафедру и вот уже несколько дней ждет приема у ректора, который болеет. Ректор выздоровел, принял этого типа, но на Поздравлении На 23 Февраля Папа Не написал отказ. Однако в тот же день во время заседания парткома института телефонный звонок прямо туда из министерства. (Одна наша преподавательница была членом парткома, а потому была всему этому свидетельницей.) Звонил начальник главка Красота. Он настаивает на том, чтобы Миткевича (фамилия того типа!) приняли.

Красота отвечает: "Даем единицу!" На следующий день у нас идет заседание кафедры. После чего Николай Иванович сказал: - Нам на кафедру назначен еще один доцент. Становилось тем более ясно, что это самый настоящий подкоп под меня. Что делать на кафедре двум физико-химикам, когда и одному, то есть мне, для выполнения полной нагрузки нужно было вести еще и другие дисциплины?! Однако Давыдов говорит, что он к нам еще не назначен. А через неделю информировал нас, что Миткевича зачислили не на нашу кафедру, а на кафедру молочного дела (?!).

Наступит весна и снова с нею вместе нервность, снова буду поглощена одной лишь мыслью: как вырваться в Борзовку?! Может, все-таки уговорить мужа разрешить мне уйти с работы? Мы так экономно живем, у нас есть сбережения, пять лет как-нибудь протянем. Постепенно я все больше утверждаюсь в своем, намерении уйти из института.

В частности, этому способствовал рассказ моей сотрудницы Ираиды Гавриловны об одном телефонном звонке ей в ноябре месяце.

Ей позвонил ее бывший соученик, а ныне рязанский деятель. После малозначащих вопросов он стал спрашивать ее обо мне: она не уходит из института?

Ираида Гавриловна дала мне отличную характеристику: блестящий лектор, хороший специалист, культурный человек, общественник (устраивает "химические" вечера, участвует в самодеятельности. Да уж во всяком случае вряд ли кто-либо еще решится так меня хвалить! Что же касается истории с Виктором Луи, то она имела свое продолжение.

Об этом сначала я узнала из письма своего мужа, написанного мне примерно в середине октября: "На даче нашей жить, вероятно, опасно: через полчаса после нашего отъезда 24 сентября1 явился Луи с двумя спутниками, из которых один военный в высоких сапогах с большим портфелем и, как уверяет сосед, с пистолетом в кармане (может быть, и нет) перешел два брода, и со стороны купальни по оврагу крадучись подбирался к нашему дому - но за ним кинулась собака (Суслова) - и спугнула его с нашего участка.

Луи же со спутником шли по главной дорожке, обвешанные фотоаппаратами и опять с теми же сумками. Если это действительно можно отнести к "кампании против Солженицына", то она, как оказалось, имела не только описанное выше продолжение, но и пролог. У меня сохранилась моя расшифровка с магнитной ленты, на которую Александр Исаевич наговорил, что рассказал ему один из наших дачных соседей. Где-то в начале лета, возможно, сразу после статьи в "Литературке", к нашему сторожу приехала нарофоминская милиция и просила его рассказать, кто бывает у Солженицына.

Александр Исаевич пересказывает: "Сторож - парень не промах, он сказал: я 15 рублей в месяц получаю за то, чтобы эти 15 домов стояли, а больше ни за что не отвечаю. Что дом стоит это я вижу, а все остальное - кто ходит, куда ходит - не знаю.

Одним словом, с конца июня они уже вокруг меня плетут сети"2. Как об этом приезде к сторожу нарофоминской милиции, так и о вторичном приезде Луи Александру Исаевичу рассказал ныне покойный Михал Михалыч Суслов.