Поздравление После 70 Лет С Днем Рождения

Все говорят, бесхарактерный я, — мама, учительница, даже Вовка. Утром я вынул все книжки из сумки, положил туда бутерброды, лимон, будильник, стакан и футбольный мяч.

Наверняка морских львов там встречу, — они любят мяч на носу вертеть. Он сказал: «Привет соседям!» — и разбудил старушку. Вот наш дом, наши белые занавески, наше бельё висит на дворе… Уже не видно нашего дома. А когда поезд пошёл совсем быстро, мне как-то даже весело стало! - Он со мной разговаривал как со взрослым, и за это очень понравился мне. — Ну что же, неплохо, — сказал военный, — очень даже неплохо.

— Видите ли… я решил закаляться… — Понимаю, — сказал военный, — спорт, коньки… — Теперь понимаю — кругом пятёрки! Она забралась под чью-то полку — я тоже сейчас же полез под полку. — Он с бабушкой едет, — сказал военный, — она здесь рядом, в купе. — Антарктида… — вспомнил военный, — всё ясно… Понимаете ли, в чём тут дело? И вот он взял с собой кошку… И ещё что ты взял с собой, мальчик? — Лимон, — сказал я, — и ещё бутерброды… — И поехал воспитывать свой характер? Я не знал, что все надо мной смеются, и потихоньку тоже смеялся. Показывал всем четвёрку и говорил: И вдруг — пятёрка.

Сказали: «Молодец, Алёша!» Короче говоря, это было очень приятным событием, которое омрачилось одним обстоятельством: он не мог никому показывать эту пятёрку, поскольку её вписали в журнал, а журнал, понятно, на руки ученикам, как правило, не выдаётся. Раз так, значит, Алёша не имеет возможности показывать всем свою пятёрку. А ему, понятно, хотелось всем показывать, тем более что явление это в его жизни, как вы поняли, редкое. Ему могут попросту не поверить без фактических данных.

Если пятёрка была бы в тетрадке, к примеру за решённую дома задачу или же за диктант, тогда проще простого.

На уроке арифметики у него созрел план: украсть журнал! За это время он может с этим журналом обойти всех знакомых и незнакомых. Короче говоря, он улучил момент и украл журнал на переменке.

Он сунул журнал себе в сумку и сидит как ни в чём не бывало. Только сердце у него отчаянно стучит, что совершенно естественно, поскольку он совершил кражу.

Когда учитель вернулся, он так удивился, что журнала нет на месте, что даже ничего не сказал, а стал вдруг какой-то задумчивый. Похоже было, что он сомневался, был журнал на столе или не был, с журналом он приходил или без. Он так и не спросил про журнал: мысль о том, что кто-то из учеников украл его, не пришла ему даже в голову. В его педагогической практике такого случая не было.

II он, не дожидаясь звонка, тихо вышел, и видно было, что он здорово расстроен своей забывчивостью. В трамвае он вынул журнал из сумки, нашёл там свою пятёрку и долго глядел Поздравление С Днем Рождения 15 Летием Подруге на неё. А когда уже шёл по улице, он вспомнил вдруг, что забыл журнал в трамвае. Когда он это вспомнил, то он прямо чуть не свалился от страха.

Первая мысль, какая пришла ему в голову, — это бежать за трамваем.

Но он быстро понял (он был всё-таки сообразительный!), что бежать за трамваем нет смысла, раз он уже уехал.

Но это были всё такие незначительные мысли, что о них и говорить не стоит. У него даже такая мысль появилась: сесть на поезд и уехать на Север. Почему именно на Север, он не знал, но собирался именно туда. Он на миг об этом подумал, а потом вспомнил о маме, бабушке, своём отце и бросил эту затею. Потом он подумал, не пойти ли ему в бюро потерянных вещей, вполне возможно, что журнал там. Его наверняка задержат и привлекут к ответственности. А он не хотел привлекаться к ответственности, несмотря на то что этого заслуживал. А всю ночь он не мог уснуть и к утру, наверное, ещё больше похудел. Правда, мне не совсем понятен его отчаянный поступок, но переживания его мне совершенно понятны. — Я вроде бы помню, что приходил в класс с журналом. Не мог же я его потерять по дороге, хотя я очень хорошо помню, как я его взял в учительской и нёс по коридору. Некоторые ребята говорят: — Нет, мы помним, что журнал лежал на столе.

Он встал и говорит: — Журнал, наверное, в камере потерянных вещей… Учитель удивился и говорит: А в классе засмеялись. Тогда Алёша, очень волнуясь, говорит: — Нет, я вам правду говорю, он, наверное, в камере потерянных вещей… он не мог пропасть… — В какой камере? Тут Алёша вдруг почему-то испугался, что ему здорово влетит за это дело, если он сознается, и он говорит: — Я просто хотел посоветовать… Учитель посмотрел на него и печально так говорит: — Не надо глупости говорить, слышишь?

В это время открывается дверь, и в класс входит какая-то женщина и в руке держит что-то завёрнутое в газету. У меня сегодня свободный день, и вот я нашла вашу школу и класс, и в таком случае возьмите ваш журнал. В классе сразу поднялся шум, а учитель говорит: — Как так? Каким образом наш классный журнал оказался у кондуктора? Кондукторша лукаво улыбается и говорит: — Нет, это ваш журнал.

Тогда учитель хватает у кондукторши журнал и Поздравление Подружки С Днем Рождения 12 Лет быстро листает.

Я же помню, что нёс его по коридору… — А потом забыли в трамвае? Хотя я помню, что нёс его по коридору… Может, мне уходить из школы? Я чувствую, мне всё труднее становится преподавать… Кондукторша прощается с классом, и весь класс ей кричит «спасибо», и она с улыбкой уходит.

На прощание она говорит учителю: — В другой раз будьте внимательней.

Учитель сидит за столом, обхватив свою голову руками, в очень мрачном настроении. Потом он, подперев руками щёки, сидит и смотрит в одну точку. Тогда встает Алёша и срывающимся голосом говорит: Но учитель молчит. Учитель вяло говорит: — Да… да… я понимаю тебя… твой благородный поступок… но это делать ни к чему… Ты мне хочешь помочь… я знаю… взять вину на себя… но зачем это делать, мой милый… Алёша чуть не плача говорит: — Нет, я вам правду говорю… — Вы смотрите, он ещё настаивает… какой упорный мальчишка… нет, это удивительно благородный мальчишка… Я это ценю, милый, но… раз… такие вещи со мной случаются… нужно подумать об уходе… оставить на время преподавание… Алёша говорит сквозь слёзы: — Я… вам… правду… говорю… Учитель резко встаёт со своего места, хлопает по столу кулаком и кричит хрипло: После этого он вытирает слёзы платком и быстро уходит.

Он чувствует себя в сто раз хуже, как если бы был жестоко наказан.

Учитель гладит его по голове и говорит: — Это значит, что ты ещё не совсем потерянный человек и в тебе есть совесть.

И учитель провожает Алёшу до угла и читает ему нотацию.

Старый пастух ушёл в крайний дом, а молодой поправлял на оленях упряжь. Ненец засмеялся и помотал головой: Я ничего не понимал, а он минут пять смеялся.

Вытирая мокрое от слёз лицо, он наслаждался моей крайней наивностью и, видимо, очень сожалел, что был один и не с кем было разделить веселье.

— В тундру так не ездят, — наконец разъяснил он мне таким тоном, каким говорят с малышами в детском саду. Читал о ней в книгах, видел на плечах ненцев и коми. И вот теперь выяснилось, что без этой малицы мне как своих ушей не. Малицу на время согласилась дать учительница-ненка.

Утром она достала её из кладовки и принесла на кухню: огромную, из выделанной оленьей шкуры рубаху мехом внутрь, с пришитыми к ней капюшоном и рукавицами.

И стал было снимать плащ, но она остановила меня: Не надо. Я взял в руки большущую, тяжеленную малицу, гадая, с чего же начинать. — Как платье, на голову, — подсказала учительница, видя мою озабоченность. Я послушно сунул голову внутрь, накинул малицу на себя и в полных потёмках стал руками разыскивать рукава. Не помню, сколько времени барахтался я внутри малицы, отыскивая рукава.

Один рукав всё-таки нашёл, но второй куда-то запропастился. Голову, разумеется, нужно было просунуть в узкую горловину, соединявшую малицу с капюшоном, и голова моя наконец упёрлась в эту горловину, но вот беда: она оказалась такой узкой, что наивно было и думать, что в неё можно протолкнуть голову. Я чуть не задохнулся, открыл рот, и он мгновенно забился шерстью. После того как руки в конце концов выбрались сквозь рукава наружу, они отлично могли бы помочь голове.

Учительница между тем не бездействовала: она энергично руководила одеванием. Её приглушённый голос — мои уши были туго сжаты — долетал-до меня извне: — Не бойтесь. И вдруг раздался смех, и я сразу понял — детский смех. Очевидно, они проснулись и, заинтересованные вознёй и шумом на кухне, пришли из другой комнаты. Я доставил им не меньше удовольствия, чем молодому пастуху возле упряжки. Они хохотали от всех моих безуспешных попыток протолкнуть голову.

Они визжали, и плакали, и, по-моему, — хотя в точности поручиться за это не могу, так как находился в полнейшей темноте, — катались по полу. Я на миг представил себе всю картину происходящего посреди кухни, и мне стало ещё жарче. Разозлившись, я изо всех сил потянул вниз малицу, и голова медленно двинулась по узкой горловине. Ещё мгновение — и я почувствовал удивительную лёгкость: голова прошла!

Но всё же я немножко не рассчитал: только один глаз смотрел наружу, второй же упёрся в стенку капюшона. Тогда учительница быстро повернула на мне малицу, и отверстие капюшона оказалось как раз против лица. Ребята стояли с серьёзными лицами, и я даже подумал, не почудился ли мне этот смех. Я выплюнул изо рта клочья серой оленьей шерсти, вытер ворсинки с губ, осмотрелся вокруг и даже позволил себе сделать несколько шагов по кухне. Голову плотно сжимал капюшон, и лишь глаза, нос и рот, как из водолазного шлема, выглядывали из круглого отверстия. Уши по-прежнему оставались сдавленными, и все звуки доносились до меня точно издали.

Голову я поворачивал с трудом и ходил, точно аршин проглотив. Учительница сказала, что в рукавицах есть прорези и в них можно просунуть руки, что я тотчас и сделал.

Во всём теле я ощущал страшную, невыносимую испарину… Проклятая малица, как только носят тебя ненцы!

— Прекрасно, — сказал я и, путаясь в полах малицы, неверными шагами двинулся к выходу. Никогда я ещё не был таким тяжёлым, неуклюжим, нескладным. — Можете снять её пока, — вежливо сказала учительница. — Спасибо, мне не жарко, — тем же тоном ответил я, чувствуя, как майка прилипла к спине. Нашли дурака… Я шёл по посёлку с рюкзаком на плече к упряжкам, шёл и спотыкался на каждом шагу.

Голову повернуть я не мог и поэтому смотрел прямо перед собой, двигаясь зигзагами. Он представлялся мне высшим, диковинным существом, и при виде этого существа ещё острее понимал я своё ничтожество. Потом пожилой ненец позвал меня попить перед дорогой чаю. Я не отказался и до сих пор горько сожалею об этом: пить горячий чай, не снимая малицы, в протопленном доме — удел великомучеников, и с того утра до сего дня мой интерес к чаю заметно понизился.

Молодой пастух встретил меня улыбкой и что-то сказал — что, я не мог разобрать: мешал меховой капюшон. — Теперь порядок, — повторил парень, — теперь ты настоящий тундровик. Я вздохнул, но постарался сделать это так тихо, чтобы он не слышал. В дороге — ехали мы часа четыре — я так привык к малице, что почти не ощущал её.