Поздравление С Днем Рождения Официальное Главе Администрации

Попросила у мамы взять с собой фотографии Сережи и Бори, когда-то дорогих мне мальчиков. А еще положила с собой две цилиндрические коробочки из-под витаминов. В каждой из них было по три пачки мединала, в каждой пачке - шесть таблеток. С верхних пачек я сняла наружную обертку, чтобы не обнаружилось содержимое. Сложила пришедшую на имя Александра Исаевича корреспонденцию в два конверта: "Почта старая", "Почта новая". Перепечатала на машинке несколько Саниных писем, особенно мне дорогих, в том числе его "Консуэло", написанное осенью 64-го года и ко мне обращенное: ". Отгремел наш кризис февраля-апреля, и, не удивляйся, меня он убедил еще больше прежнего, что никто-никто, как ты, не может быть предан мне. И ни с кем никогда мне не могло бы быть так просто, так естественно, так легко, как с тобой. Не из пафоса, а потому что это так и есть: ничего уже, кроме смерти, не может нас, Джеммочка, разлучить. Мама записала: "В день отъезда она сказала: "Сейчас я буду жить разумом. Когда ехала в поезде, явственно слышала внутренний свой голос: "Не отдам!" А разумом понимала, что так нельзя, что надо что-то принять, с чем-то примириться. Послезавтра я должна увидеться в "Сеславине" с Саней. 25 сентября, в холодный пасмурный день, около 11 часов утра, я приехала в "Сеславино". Я приехал сегодня, потому что мне стало холодно, прости. Если тебя не будет поездом 19.09 - уеду в Москву, чтоб завтра вернуться ДНЕМ, как договорились на завтра.

Всю субботу я тоже ЗДЕСЬ (м[ожет] б[ыть] будет мастер, машина не в порядке и чинить надо на яме, в гараже). В воскресенье вообще бы надо ехать на правление, хотя уже известен ОТКАЗ. Сейчас у меня был участковый МИЛИЦИОНЕР-проверял паспорт, где живу постоянно, и т. За окном молоко, в новом киноящике за стеной (снаружи) арбуз, чудесные яблоки, помидоры. В личном плане эта записка, начиная с ласкового обращения, принесла мне некоторое успокоение. Я пошла в "большой дом", где от сторожихи Зои услышала, что милиционер приезжал на милицейской машине, что был он не один, что их было четверо.

Подумала об архиве, о папках - тех папках, которые я еще не успела использовать для своей работы. Сошла не на Белорусском вокзале, а раньше, взяла такси и отвезла папки в надежное место (ключ от квартиры у меня был; что хозяйка отсутствовала - мне не помешало). Перехожу из одного в другой, на всякий случай приглядываюсь, не с этой ли электричкой едет мой муж. В тот день он побывал у Сусанны Лазаревны, с которой у него был серьезный разговор. Вернувшись в "Сеславино", мы, однако, постепенно отошли от дружелюбного тона. Получив от меня письма, рассортированные на "почту старую" и "почту новую", муж прочел все письма, которые были во втором конверте (Обычная участь залежавшихся писем: новые их перебивали!) А Поздравление Председателю Администрации С Днем Рождения потом попросил меня разложить их по папкам. Я не хочу делать ничего такого, что ты считаешь незначительным.

Что у меня папки в полном порядке - этого ты не ценишь! Мне даже трудно восстановить последовательно все то, что говорилось, что происходило. Помню, что обвинила мужа в том, что он фактически сделал из меня экономку, на что услышала в ответ: - Ты служила русской литературе! Помню мужа на коленях передо мной, молящего: - Видит Бог, я виноват перед тобой.

Узнала о ребенке - и отошла, и мир опустится перед тобой на колени! Потеряв выдержку, муж стал фактически настаивать на разводе.

Он заговорил о двух возможных вариантах в его ближайшей судьбе: мирном и не мирном. Нужен только формальный развод и лучше "келейный", как он выразился. Я прошу его дать мне письменное заверение в формальности развода, если он так уж неизбежен, прошу письма от нее: я хочу ощутить ее душу. - закричал он и стал грозить, что, если я это сделаю, - он ославит меня на весь мир!

На следующее утро я была так слаба, что муж принес мне кофе в постель. Каялся за слишком резкие слова, сказанные накануне. Но только - кроме тех, которые относились к моим мыслям о самоубийстве.

Муж предложил мне пойти в "большой дом", поиграть на рояле. Играла около двух часов, стараясь ни о чем не думать.

И все-таки через безмыслие прорвалось: "Он шутя получит теперь квартиру и прописку в Москве. " Вернувшись во флигель, прилегла в своей комнате, чувствуя себя очень слабой. Саня зашел ко мне и принес письмо, только что им написанное. Когда между нами наступает минута светлая (как сейчас, вот ты ушла играть в Стивин большой дом) и я вижу твои просветленные глазки, полные надежды и веры, - я вижу в них душу твою, за которую отвечаю перед Господом (как, впрочем, и за твое физическое существование), и в себе ощущаю и ответственность и возможность не повредить тебе, не покинуть тебя на беспросветное одиночество, всегда дать тебе чувствовать (пока тебе это нужно будет) мою нечуждую поддержку тебе, сочувствие и ласку. Это - высшее между нами состояние, и НАДО ДЕРЖАТЬСЯ НА НЕМ, не давай овладеть собой черным периодам гнева, упреков, раздражения за прошлое.

Я уже говорил и писал: любую долю вины за наше прошлое я принимаю на себя - любую долю, какую ты на меня возлагаешь. Но травить себя прошлым - бесплодное занятие, тупиковое, ведет к истрате души.

Пусть любовь твоя ко мне прежде всего выража-ется в том, чтобы ты не отнимала моих сил от моего большого дела, от моего писательства - и я всегда это буду ценить, и всегда буду настроен к тебе так светло, как сейчас. Никакая твоя жертва не пройдет бесплодно и без благодарности. Наша прошлая жизнь в прежней форме невозобновима - но она была тяжела, полна фальши.

Я верю, что в наших силах с тобой построить ПО СУЩЕСТВУ (а не формально) отношения лучшие и высшие. И мать моего ребенка не захочет посягнуть на них и не посягнет никогда, заверяю тебя, и даже при злой воле (которой НЕТ у нее!) была бы бессильна надо мной в этом. Всегда помни, что я - это прежде всего моя работа, ей я подчинен, ты знаешь, с юности и до смерти, и об этом всегда тебя предупреждал. Потом вдруг голова прояснилась, я, в свою очередь, написала Сане, что, значась его женой, я чувствую себя за семью замками. Не боюсь ради него ни эшафота, ни тюрьмы, ни ссылки, а вот боюсь того, что будет, когда не буду ею значиться: с квартиры на квартиру, из города в город, гонения. Писала, что раз он умрет для меня, то пусть поручит кому-то заботу обо мне, пусть найдет москвича-мужчину, который заключит со мной фиктивный брак и будет мне моральной опорой.

Сейчас мне странно вспомнить это по своему дневнику. Я же теряла все, совсем все, теряя своего мужа, который был жизнью моею. И если рассердился, то не на меня: - Я должен думать о твоем материальном обеспечении да еще и о фиктивном браке, прописке в Москве. Вечер того дня был у нас не просто хорошим, а даже счастливым.

У меня - небывалый прилив энергии: убираю, пеку в духовке яблоки с сахаром. И то ли в порыве свежего увлечения мною, то ли видя в этом неожиданный выход, воскликнул: - Будь моей любовницей! На следующее утро я подаю к завтраку зажаренный в духовке омлет, причудливо поднявшийся на большой сковородке. Пока кладу его в тарелку, по лицу мужа бегут слезы. - Дурочка, дурочка, ты ничего не понимаешь, - произносит он, - любовь возвращается. Надо, чтобы так сразу не исчезло давно забытое ощущение счастья.

Ощущение, с которым я проснулась еще среди ночи и не торопилась уснуть. Бессонница на этот раз не тяготила меня, выплывшую на маленький счастливый островок среди океана страданий. Сколько удержусь я на этом островке, пока волны опять сбросят меня в океан и будут носить по нему. По какому-то поводу Саня вдруг сказал, как не говорил никогда: . Он будет таким, если я соглашусь быть не женой ему, а. Я укладываю в своей комнате чемодан и рюкзак для московского житья. Спросил меня: - У нас в "бобике" была неразмененная сотня. И я со смехом рассказываю мужу, как ездила с ней 8 сентября, как не могла разменять на бензоколонке, как занимала у Сусанны Лазаревны 3 рубля до сберкассы. (Потом эта неразмененная-таки сотенка нашлась в моей московской комнате. ) Саня провожал меня на электричку, ведя велосипед, нагруженный моими вещами. Он заговорил о возможных сложностях иного порядка для всех нас: если вдруг вызовут в самое страшное учреждение. - Все должны вести себя героически, - убежденно сказал он. Я хочу уехать с тем настроением, какое у меня сейчас. Мне хочется удержать свое иллюзорное счастье - удержать до следующей встречи, когда оно продолжится. А о следующей встрече мы уже договорились: она произойдет в субботу, 3 октября, утром, на станции Ильинское, откуда мы махнем в Борзовку на нашем "Денисе", чтоб дособрать урожай, чтоб подготовить домик к зимовке!

Сажая меня в вагон, Саня целует меня, горячо целует в губы.

- У тебя тяжелые вещи, езжай сразу на свою квартиру! А внутри - какая-то беззлобная радость: теперь я могу его обманывать, теперь он не будет знать, где я, куда еду. И я еду совсем не на квартиру свою, а туда, куда отвозили папки, где оставлю часть вещей. Звоню Ундине Михайловне: надо скорей начинать музыкальные занятия, пока внутри меня - счастье, несмотря ни на что! Мое оживление, мой смех не принимают всерьез: должно быть, истерика. Кто может поверить, что при таких обстоятельствах можно быть безмерно счастливой.

Мы все уже сидели за "бутербродным" столом (поездки в Чехословакию не прошли для Вероники даром!), когда Вероня, выбежавшая на телефонный звонок, спустя некоторое время вернулась и сказала, что звонил Александр Исаевич, передал привет всем, кто пришел ее поздравить.