Поздравления С Новым Годом Подарки Своими Руками

На самом деле счастливые времена христианского милосердия в этих кругах давно миновали — заботиться о заключенных (кстати, нечего с ними слишком миндальничать), о найденышах и сумасшедших отныне должны общественные институты, на которые возложили эту обязанность, не слишком интересуясь, как они ее выполняют.

Красный Крест, который пытается создать идеалистическая Швейцария, — новшество, пока еще вызывающее подозрение хотя бы потому, что оно исходит от протестантов: понадобится война 1914 года, чтобы маленькая внучка г-жи Матильды, которой еще предстоит родиться, посвятила ему часть своей жизни. Оба супруга в строго отмеренных рамках участвуют в католических пожертвованиях, но если бы Матильда вышла за пределы суммы, которую ей выделяет на местное филантропическое общество ее Артур, ей не преминули бы напомнить, с чего начинается разумное милосердие, и ей пришлось бы с этим согласиться. В холодные зимы праведным беднякам раздают дрова и одеяла; неправедные не получают ничего. Всех потрясают катастрофы, случающиеся в шахтах, но Артур и не думает использовать влияние, какое ему дает его часть учредительного капитала, чтобы увеличить скудную пенсию семьям пострадавших и обеспечить хотя бы самую примитивную безопасность труда: это дело директоров компаний, которые прежде всего обязаны думать о том, как приумножить состояние своих акционеров. Некий весьма подозрительный тип, француз, поэмы которого были осуждены за оскорбление нравов, с ужасом описал скворцов с выколотыми глазами — как испускают трели эти слепцы, сидящие в клетках почти во всех бельгийских лавках и на задних дворах. Если кухарка из Сюарле, что очень вероятно, держит у себя на подоконнике в кухне такого рода клетку, г-жа Матильда, при всем своем добром сердце, вряд ли против этого возражает — такова гнусная сила привычки. Артур и Матильда принадлежат к числу привилегированных, но они этого не сознают: им и в голову не приходит поздравить себя с тем, что они богаты и волей Божией занимают то положение, какое занимают. Еще менее сознают супруги из Сюарле, что им повезло жить в эпоху и в стране, где в настоящий момент им ничто не угрожает. Их предкам пофартило меньше, а потомкам придется куда хуже.

Но они дрожат при мысли о смутной угрозе революций, которые могут произойти у них, как во Франции, и про которые никогда не знаешь, удастся ли их вовремя пресечь. Дня не проходит без разговоров о духе смуты в деревнях. Ведь эта эпоха тоже получила свою квоту войн — ее как раз хватает, чтобы заполнить газетные страницы и снабдить драматическими сюжетами художников из еженедельника «Иллюстрасьон». Но война в Пьемонте кажется на расстоянии удалой военной прогулкой; бойня в Сольферино44 впечатляет больше красным цветом штанов, которые носят зуавы, чем красным цветом пролитой крови.

Пушка Войны за независимость гремит на континенте, где ни один из знакомых Артура не бывал и побывать не намерен: это сводят счеты между собой американские протестанты. Экспедиция в Мексику исчерпывается романтической трагедией: судьба казненного эрцгерцога45 и его сошедшей с ума жены, дочери короля Бельгии Шарлотты, трогает всех обитателей Сюарле, начиная от хозяев и кончая подручной кухарки.

Война в Шлезвиг-Голштинии46 — местный инцидент, он никого не интересует. Садова47 волнует несколько больше: ужасно, что католическая Австрия побеждена Пруссией, но Фрейлейн не скрывает, что рада возникновению немецкой Конфедерации.

Ее радость станет еще больше, когда в Зеркальной галерее Версаля провозгласят создание Германской Империи; Фрейлейн повесила в классной комнате гравюру, на которой изображен император с черно-бело-красным галстуком; ни у кого не хватило духа заставить ее снять портрет; в конце концов, хозяева Фрейлейн ведь не французы.

Нейтралитет Бельгии, гарантированный могущественными державами, вызывает успокоительное ощущение, что находишься вне игры. Но на сей раз страшная реальность подступила очень близко; Артур трясется, слушая рассказы о помещиках, расстрелянных в качестве заложников; Матильда жалеет парижан, страдающих от голода и холода. Затем на них наводит ужас Коммуна, но они утешают себя, что у беспокойных южных соседей часто происходят такого рода бесчинства. Прекрасными майскими вечерами 1871 года, когда Матильда зачинает своего последнего ребенка — дочь Фернанду, треск версальских расстрелов, справедливое восстановление порядка, почти не привлекают внимания обитателей Сюарле.

В эту самую пору в иезуитском коллеже Лилля или Арраса семнадцатилетний юноша, который однажды женится на Фернанде, плача от негодования, сочиняет оду погибшим коммунарам, за что его едва не выгоняют из коллежа. Я уже говорила, что в этой среде благочестие — удел в первую очередь женский. Каждый день, когда здоровье ей это позволяет, Матильда летом в половине шестого, а зимой в шесть часов утра, тихонько, чтобы не разбудить Артура, выскальзывает из кровати и собирается в Поздравления С Новым Годом В Открытке Своими Руками деревенскую церковь к ранней литургии. Вставшая еще раньше служанка приготовила в туалетной комнате кувшин с горячей водой. Втыкая в прическу последние шпильки, Матильда лишь мимолетно бросает взгляд в зеркало, тусклое в полутьме рассвета. Хотя ее интерес к моде заметно убавился, она все-таки с сожалением думает, натягивая на себя платье: «Как жаль, что больше не носят кринолины — просторные платья так удобны в некоторых случаях. » Она берет с круглого столика молитвенник и бесшумно выходит из дома, вверенного попечениям слуг, которые стирают пыль и чистят ковры разведенным чаем. Церковь отделяет от замка только луг: Матильда предпочитает проселочной дороге этот короткий путь. Зимой она осторожно переступает в галошах по свалявшейся бурой траве, старательно избегая ледяных корок и снега. Летом идти этим коротким путем — наслаждение, но Матильда не до конца признается себе, что помимо ранней службы ее притягивает и эта прогулка по деревенскому простору. Часто, хотя и не каждый день, прежде чем войти в церковь, она идет к ограде, в которой покоятся двое ее дорогих малюток. В церкви она из смирения садится не на скамью, принадлежащую хозяевам замка, а в нефе.

Матильда, как многие верующие в эту эпоху, не читает по своему молитвеннику перевод латинских молитв, которые, впрочем, она помнит наизусть, — за ходом службы следит, опускаясь на колени или поднимаясь, ее тело. Матильда молится истово, обращаясь, быть может, к одной из гипсовых статуй, украшающих убогую уродливую церквушку. Она молится, чтобы в воскресенье, когда в гости приедет тетя Ирене, была хорошая погода и можно было бы накрыть стол на площадке под каштанами, и чтобы Артур похвалил ее за то, как она расставила цветы и фрукты; молится о том, чтобы быть здоровой, потому что она часто хворает, и о том, чтобы ей дано было доносить ее бремя, о том, чтобы ей хватило сил исполнять свои повседневные обязанности, а если сил не хватит, ее грех был бы ей прощен. Мольбы пустяковые и мольбы серьезные смешиваются так же, как в ее жизни смешиваются мелочные и серьезные чувства. Первые мольбы отпадают сами собой, это смиренные пожелания, которые быстро забываются.

Вторые частично исполняются по мере того, как их возносят; помолившись, Матильда выходит из церкви с душой более спокойной, чем когда она туда вошла. Она молится за своих близких, а это почти то же, что молиться за самое себя.

Она молится о том, чтобы дочери нашли себе хороших мужей и были для них образцовыми женами; чтобы ее дорогой батюшка поскорей излечился на свежем воздухе Ла Пастюр; молится за Фрейлейн, которая недавно пережила сердечное горе; и чтобы Милосердный Господь просветил ее двоюродного брата Фернана, которого называют вольнодумцем (но не может быть, чтобы такой одаренный юноша впал в подобное заблуждение). Она молится о том, чтобы ее малютка Жанна когда-нибудь смогла ходить, чтобы ее Гастон, которому уже тринадцать, наконец выучился читать. Она молится о том, чтобы Артура не покарали за измену, о которой она недавно узнала с негодованием и ужасом, но вообще-то как знать, не на ней ли самой вина? После последних родов она порой не скрывала, как устала от всего этого. И, наконец, подобно многим другим благочестивым католикам в эту пору, она молится за Его Святейшество, заточившего себя в Ватикане, — уверяют, будто так захотел он сам, хотя на деле это франкмасоны принудили его к затворничеству. Улавливаются они или нет, но от нее исходят волны доброй воли, и кто решится утверждать, что они ничего не дают, даже если и не видно, чтобы мир изменился хоть на йоту. Так или иначе, они идут на благо самой Матильде — тех, за кого молишься, любишь еще сильнее. Месса заканчивается, кюре ее немного скомкал — он думает о полевых работах, которые ждут его паству, а отчасти и о том, что его сад и огород тоже нуждаются в попечении. Г-жа Матильда опускает два су в кружку для пожертвований, здоровается с маленьким певчим — ведь это сын их кучера. Она идет обратно через луг, ступая в собственные следы, чтобы не слишком топтать сено. Передышка в церкви, во время которой, сама того не сознавая, она углубилась в себя, на мгновение вернула ей молодость, с которой она уже распрощалась: жизнь струится в ней, как в восемнадцать лет. Время от времени Матильда останавливается, чтобы отцепить от юбки приставший к ней колючий колосок, и, как в детстве, пропускает его между пальцами, ссыпая зернышки на ладонь. Она даже решается, вопреки правилам приличия, снять шляпу, чтобы подставить волосы ласковому дуновению ветра.

Рогатый скот, от которого пошло название маленького замка Бовери, пасется или дремлет в траве — Матильду отделяет от животных только живая изгородь.