Спасибо На Поздравление С Днем Рождения В Стихах

На перроне Челябинского вокзала его охватывает непонятное беспокойство.

Василий проходит в здание вокзала, игнорируя прилавки, заваленные сомнительной жратвой, выходит на привокзальную площадь. Гостиница “Малахит” по-прежнему скучает у пыльной обочины, возмущая прохожих отсутствием близкого перехода.

“Тряхнуть стариной, что ли?” В этой гостинице он задвигал джинсовые куклы патологически жадным спекулянтам.

“Нет, так мы с тобой не договаривались” — говорит он своему второму Я, покупает арбуз и заскакивает в тамбур вагона.

И все же корейцы выращивают отличные арбузы… В списке любовников его матери был кореец. Он привязался к ней, словно банный лист, и вначале ухаживания ничего не жалел. В отличие от хитрых соплеменников, Сережа работал на шахте и двум русским женам платил алименты. Вскоре, когда они сошлись и она просила для сына рубль на школьный буфет, кореец выражался примерно так: “Мне похер ты и твой сын!” Когда же она его выгнала и вставила новый замок, он приходил в дом моделей, где она работала, бил ее кулаком по лицу и, хищно улыбаясь, цедил: “Да ты что, Анечка, от меня так просто не уходят!” Его боялись. Василий был мал, но и когда вырос, никогда больше не видел, чтобы так били женщину. Она выла и выла, а он колотил ее четырехгранной ножкой от стула куда придется. Иногда он хватал ее за “грудки” и, словно смертельного врага, бил желтым лбом в переносицу. Двухметровый гигант схватил корейца за шею и как перышко бросил о стену.

С тех пор корейца в доме матери Василий больше не видел. Он подбросил кусок арбуза и глубоко насадил на лезвие финки.

Казалось невероятным, что ему было когда-то шесть лет, и он был столь беспомощен. Он раздевается, открывает окно и ложится на чистую простынь. Своим он его называет потому, что сколько себя помнит, он ему периодически снится. Но в тюрьме, как правило, полету сопутствуют всевозможные препятствия. Например, когда он подлетал к водному пространству, толпа врагов палками доставала до его пят.

Огромным усилием ему удавалось подняться на сантиметр и, почти касаясь воды, перелететь на другую сторону. А вот огромная площадь до отказа заполненная людьми.

В лучах солнца, счастливый он стоит посреди площади.

Он взмывает высоко в небесную лазурь, затем стремительно, вниз головой, летит к земле. Не долетая до земли несколько метров, он переворачивается, и под крики ликующей толпы опускается на площадь. Казанский вокзал времен перестройки напоминал огромный вертеп. Пьяные музыканты, сверкая Поздравление С Днем Рождения В Стихах Лев красными носами, выдувают кабацкие мелодии. Потаскухи, алкоголики, бомжи водят пьяные хороводы.

Очередной отщепенец доказывает маленькую правоту доблестным воинам ОМОНа. Василий выходит из вагона и направляется в здание вокзала. И все же его свойство вовремя исчезать в условиях перестроечной Москвы претерпело изменения.

Из битумной пелены вырастают два коренастых джина в знакомой униформе. Прописка у него хоть и липовая, но для этих сойдет. Но там, на дне спортивной сумки, лежал он… — С Казахстана. Если найдут парабеллум, учитывая старые заслуги, влепят не менее червонца.” Тот, который упомянул о травке, внимательно вглядывался в его лицо рысьими глазами.

Едва сдерживаясь, чтобы не броситься бежать, он ответил: — Ребята, я на операцию желудка приехал… О какой травке разговор? Позже, вспоминая тот случай, он еще и еще раз убеждался, что на помощь ему пришел Всевышний. — О-о-о, да тебе везет, парень, — не осознавая глубины пророчества своих слов, сказал владелец рысьих глаз. — Вон идет Игорек со своей Ритой… Обойдемся без обыска. Длинноухая собака, преданно поглядывая на хозяина, обнюхала его сумку и, виляя хвостом, отошла в сторону. Видимо, Казахстан у них ассоциировался только с наркотиками.

Объездив несколько гостиниц, для него все пути сошлись на Окружной. На станции метро “Окружная” находится три гостиницы для приезжего быдла. Впрочем, после Олимпиады номера хорошо отреставрировали. “Заря”, “Алтай” — сиди дома, не гуляй” — напевает он названия гостиниц, упуская одну. Василий занимает вполне приличный одноместный номер.

Мягкая постель и голубая ванная — все вместе возбуждает желание. — Шеф, я приехал с Севера, посоветуй солидный кабак. На северах раньше зарабатывали, а теперь — разве что доски на гроб. — Не везде, шеф, не везде, — хлопает он его по плечу.

В груди хорошо, а в голове — страх вперемешку с пустотой. Н-н-нет, лучше пулю в лоб,” — уже вслух говорит он, и ловит на себе удивленный взгляд таксиста. Есть тут один старый кабак, называется “Центральный”. Халдей за дверью выпучивает глаза, делает серьезную мину. “Ну, эти и этот меня не остановят… В зоне возле раздачи жратвы я видел и не такое”.

— Граждане, у меня диета, — он расталкивает недоуменную толпу. Он уверенно стучит Поздравление С Днем Рождения Автомеханику В Стихах в дверь и блатным жестом подзывает швейцара. Вилка из оттопыренных указательного и мизинца тому хорошо знакома. Он в одинаковой мере боится как дипломатов, так и блатных. Дипломат может помочь в увольнении с работы, блатной попросту изобьет. Вычурные узоры на стенах покрыты золотом, хорошая акустика.

Словно коммивояжер, он заказывает много и требует сразу. Ассорти тоже радует глаз свежестью зелени, яркостью маслин. От такого стола любой зэк в Карлаге потеряет сознание. Вышколенные молодые парни новой формации развлекают толстых потных блондинок. Безусловно, коммерческие директора, главбухи, продавцы из Сыктывкара, Читы, Оренбурга. Через час второй они поведут пышногрудых хрюшек трахать в валютные номера. За соседним столиком, без мужчин, сидят три вышеописанных экземпляра.

Звучит старая, но вечно молодая “Ах, Одесса, жемчужина у моря…” Василий приглашает на танец одну из хрюшек… Так и есть, главбух коммерческого предприятия. — Какая роскошная, обаятельная женщина, — говорит он ей, властно обхватывая то, что когда-то было талией. — Мне это все говорят, — самодовольно улыбается она. Самоуверенность безмозглой дуры, одетой в золото, его бесит. Где-то там, за этими стенами, в московских малосемейках ютятся ткачихи и поварихи, не имеющие малейшего понятия, какие суммы денег просаживают в кабаках заплывшие жиром узаконенные воровки.

“Ничего, — решает Василий про себя, — через два часа вы запоете у меня по-другому”. Они придут не раньше, чем через десять— пятнадцать минут”. Вы посидите, а я к вашему приходу закажу обалденную песню.

Василий разворачивает платок, достает три ампулы клофелина и выливает в графин. — Ту, которая на брудершафт выпьет со мной фужер водки. “Ишачки вы, а не сибирячки” — думает он, и говорит вслух: — Но, тут, девочки, включается гусарский вариант — кто осилит больше фужеров.

На графин с минеральной, из которого наливает он себе, не обращают внимания. Пышные тела костенеют, все больше напоминают манекенов. — Таня, Валечка, Катюша, — прикасается он к белым окорокам рук и видит, что они уже далеко.

“Только не хватает, голубки, чтоб вы у меня рассыпались,” — говорит он вслух, и пальцами иллюзиониста открывает сумочки, освобождая содержимое кошельков. Для этого приходится вихляться в реверансах, пожимая руки и поочередно целуя сосиски пальцев. Спешить не хочется, но содержимое карманов гонит в гостиницу. Жители южных регионов размахивают руками, доказывают. Красивый блондин, похожий на иноземного студента, подозрения не вызывает.

Василий проходит в холл четвертого корпуса и предъявляет пропуск. “Ура, кажется, я дома.” Он закрывает дверь на ключ и вытряхивает содержимое карманов на кровать.

“Ого, вместе с побрякушками набежит на десять тысяч баксов. Рассвет из окна гостиницы не сравнишь с рассветом из окна барака в колонии. Здесь — осторожный стук и слова: “Мужчина, будете продлевать номер?”, там — “Подъем, подъем, суки, вы не на курорте!”, и лупит, лупит металлический прут о железные спинки коек.

Окна его одноместного номера выходят на привокзальную площадь платформы “Окружная”. Неутомимый шашлычник уже потчует имущих граждан отличным мясом. Василий принимает душ, стряхивает остатки похмелья и выходит на улицу.

Мужская пища ощутимо вливает силы, а несколько глотков пива их закрепляют, приносят равновесие психики с физикой. Возле торговцев мелким товаром уже кружатся лопоухие бандиты. Одетые в спортивные костюмы, как зэки в мелюстин, они важно разгуливают и бросают торговцам фразы, от которых его тошнит. — получив утвердительный ответ, они напыжено продолжают: — Смотри, братан, чтоб все было ништяк. Как правило, путь их на свободе после отсидки недолог.

Выбрав кормушку, они будут черпать из нее до тех пор, пока кто-либо из своей братии не сдаст их в контору. Другое дело те, кто вертится возле валютников и приезжают на БМВ и “Мерседесах”. Одетые в шикарные костюмы, при галстуках они выпархивают из машин, обводят окружающих ласковым, предупреждающим взглядом и заскакивают обменивать сотни тысяч. — Ничего, доберемся и до вас, — шепчет он, — в свое время. Он выбирает на смену пару джинсов и английскую кожу. Вернее, не его, а огромный кожаный “лопатник”[52] до отказа набитый зелеными. Упакованный толстяк набирает женских шмоток на семьсот баксов. Толстяк бросает пакет в фирменную сумку, выходит из магазина и тащится к метро. У продовольственного магазина, спрятанного в тени деревьев, Василий выбирает удобную позицию. Василий вынимает из кармана двадцатидолларовую купюру и подходит к толстяку.

— Извиняюсь, мужчина, доллары не поменяете по курсу…? Пословицу “жадность фраера сгубила” придумал гений. Василий бьет ребром ладони ниже двойного подбородка. Толстяк падает как мешок картошки из рук пьяного грузчика. Двое прохожих разворачиваются и семенят в обратном направлении.

Василий бросает пустой кошелек на толстопузого, снимает перчатки и уходит. На эскалаторе в мозг закрадывается противная мысль: “А что, если они начнут шерстить гостиничный комплекс. Черт бы побрал бакланские наклонности, в самом прямом смысле нарушил заповедь “где живут — там не срут”. Он выскакивает из метро и бежит к гостинице со стороны кинотеатра “Рига”. Пока менты расчухаются и поймут что к чему, пройдет несколько часов.

Он собирает вещи, ловит такси и уезжает с Окружной. Самое опасное место для человека с его биографией это вокзал. Вокзал — раздолье для милиции и капкан для джентльменов удачи.

На вокзале сотрудники милиции не обделяют вниманием ни степенных отцов семейств, ни простых парней в тельняшках с бакенбардами.

До всех у представителей власти есть дело, тем более, что господин Лужков дал охоте на людей зеленый свет. Василий вспоминает виденную по телесети рекламу, и держит путь в квартирное бюро Мострансагентства. Однокомнатная стоит бешенных денег, но он уже в силах ее поднять.

Хозяйка, толстая блондинка опасных лет, хоть сейчас готова разделить с ним ложе. — Такой молодой и без жены, — стреляет бледно-голубыми глазками, — в таком возрасте без женщины болеть начнешь.

“Ну, что же, — решает он, — разгрузиться можно и с такой.” Ее тело ассоциируется у него с деревянным корытом, наполненным холодцом. Она — мечта шоферов-дальнобойщиков, категории людей, обожающих, из-за недостатка комфорта, толстух. Они выпивают вторую бутылку шампанского, она делает третий заход, и он проводит Эльвиру туда, где ее ожидают муж и дети. Василий принимает душ, меняет постельное белье и погружается в блаженство легкого сна. Василий бродит по Москве и чувствует себя превосходно.

Дышится легко, в теле легкость, настроение хорошее.

Казахстан, с его суховеями и песчаными бурями, кожу лица превращает в испещренный трещинами барабан. Не удивительно, что казахи употребляют его в огромном количестве. Василий садится в первое попавшееся, продолжает знакомиться с Москвой. Он выходит на Вишневского, бредет вдоль трамвайной линии. Запах прелой листвы, пруды, никакого скопища, присущего центру. Василий садится на скамейку, расслабляется, наблюдает за семейством, отдыхающим по соседству.