Один Год Мальчику Поздравления С Днем Рождения

Он написал эссе "Как мы живем", но еще не пустил его в ход. 11 июня я снова ездила в Обнинск к Маргарите Николаевне. Но тут-то и пришло к нему окончательное решение, как быть с тою его бумагой. Безо всякого ордера или медицинского основания приезжают к здоровому человеку четыре милиционера и два врача, врачи заявляют, что он помешанный, майор милиции кричит: "Мы - ОРГАН НАСИЛИЯ! Встать!" - крутят ему руки и везут в сумасшедший дом. Это может случиться завтра с любым из нас, а вот произошло с Жоресом Медведевым - ученым-генетиком и публицистом, человеком гибкого, точного, блестящего интеллекта и доброй души (лично знаю его бескорыстную помощь безвестным погибающим больным).

Именно РАЗНООБРАЗИЕ его дарований и вменено ему в ненормальность: "раздвоение личности"! Именно отзывчивость его на несправедливость, на глупость и оказалась болезненным отклонением: "плохая адаптация к социальной среде"!

Раз думаешь не так, как ПОЛОЖЕНО, - значит, ты ненормальный! И управы нет - даже хлопоты наших лучших ученых и писателей отбиваются, как от стенки горох. Но она в моду входит, кривая расправа без поиска вины, когда стыдно причину назвать. Одни пострадавшие известны широко, много более - неизвестных. Угодливые психиатры, клятвопреступники, квалифицируют как душевную болезнь и внимание к общественным проблемам, и избыточную горячность, и избыточное хладнокровие, и слишком яркие способности, и недостаток их. А между тем даже простое благоразумие должно бы удержать.

Ведь Чаадаева в свое время не тронули пальцем - и то мы клянем палачей второе столетие. Пора бы разглядеть: захват свободомы-слящих здоровых людей в сумасшедшие дома есть ДУХОВНОЕ УБИЙСТВО, это вариант ГАЗОВОЙ КАМЕРЫ, и даже более жестокий: мучения убиваемых злей и протяжней.

Как и газовые камеры, эти преступления не забудутся НИКОГДА, и все причастные к ним будут судимы без срока давности, пожизненно и посмертно. И в беззакониях, и в злодеяниях надо же помнить предел, где человек переступает в людоеда! Это - куцый расчет, что можно жить, постоянно опираясь только на силу, постоянно пренебрегая возражениями совести. Упомянув Чаадаева, Александр Исаевич был совершенно потрясен, когда, побывав 13 июня на службе в церкви Донского монастыря, вышел оттуда и, ступив всего несколько шагов, оказался у могилы Чаадаева. А ходить по Москве солженицынское эссе "Как мы живем" стало 15 июня, в Духов день.

На следующий же день, 16 июня, когда мы с мужем сидели вечером в натопленной комнате в Борзовке (он читал военные главы из "Войны и мира" Толстого, я шила тюлевые занавески), Би-би-си и "Голос Америки" сообщили, что по Москве распространяется протест Солженицына против помещения Ж. Медведева в психиатрическую больницу, в котором он сравнивает это действие с духовным убийством.

Нашлись такие, кто протест счел недостаточно сильным: "слабо", "не потрясает!" Другие поощряли, торопили, толкали. Третьи - отговаривал и, испугавшись за Александра Исаевича. Вскоре к нам придет письмо: "Дорогой Александр Исаевич! Его не спасет заступничество академиков, обладающих "официальным" весом (общественным). Что, кроме злобного удовлетворения, родят в их черных душах Ваши грозные напоминания? Кого из распоряжающихся нашими судьбами гложет мысль о потомках, которые проклянут их. Вы хотите своим именем, своим словом вызвать волну протестов.

Не пламени, не гаснущего, не сбиваемого ни ветром, ни непогодой?

Конечно, письмо получит резонанс в "демократических кругах" и на Западе.

Вы бьетесь с неправдой Вашими книгами - это так очевидно.

Почему же умные, талантливые люди, причастные к "демократическому движению", не понимают этого? Медведева, навлекает опасность на Вас - и не только как на человека, но и как на писателя, который еще не все успел сказать людям"1. Среди очень заметных людей, сделавших все возможное для освобождения Жореса Медведева, был и Александр Трифонович Твардовский. Он даже ездил в Калужскую психиатрическую больницу, где находился Медведев, совершенно не догадываясь при этом, что дважды проезжал мимо нашей дачки, которую он так и не узнал никогда! Нажим общественности, в том числе и академиков, был столь силен, что собирали даже специальные совещания с участием министра здравоохранения Петровского, психиатров Морозова и Снежневского, академиков Капицы, Сахарова, Александрова, Семенова, Астаурова. Врачи, министр утверждали, что Жорес Медведев болен "параноидальным реформаторством".

17 июня утром и днем западные радиостанции снова повторили все о Медведеве и о солженицы-нском протесте. Би-би-си пообещало дать в вечерних известиях комментарии Мориса Лейти.

И вдруг в 17.45 Би-би-си поведало нам, что Жорес Медведев. Оказалось, что Жореса Александровича выпустили из психбольницы в 10 часов утра того дня без диагноза, без каких бы то ни было рецептов. В тот же день писатель Каверин был вызван в Союз писателей: зачем вмешивался?

Но Каверин резонно им возразил: "Почему же его выпустили?" (Он уже знал, а те - нет!) Нас посетил сам Жорес Александрович. Вся эта невеселая история его потрясла: присущей легкости, даже беззаботности - как не бывало!

Даже как будто собираются восстановить в том же институте. Александр Исаевич теперь может спокойно заниматься "Августом".

Часто уходит думать в лес, а то и писать там под раздвоенной березкой. Говорит, что по-другому пишется, возникают совсем иные мысли. Я спросила, будет ли юмор, которым так богат "Круг", в его новом романе.

И вообще легких глав у него не осталось, все трудные.

В пасмурные дни я уезжаю в "Сеславино", чтобы дать возможность мужу до конца углубиться в творчество. К концу июня закончили: окончательно распределили по алфавиту все особенно значительные, важные, с точки зрения Александра Исаевича, пословицы.

Он поругивает меня за лишние подробности: "Пиши то, что интересно другим, а не то, что интересно тебе!" Но неизменно одобряет мои "связки", а кое-какие страницы даже находит безукоризненными.

Нечего и говорить, как важно для меня такое поощрение. Однажды, просматривая рукопись перед переводом ее на машинку, придумала вдруг, как можно дать ненавязчиво, не перегружая, краткую биографическую справку. Побывали в Большом театре на премьере "Войны и мира" Прокофьева. Александр Исаевич сказал Ростроповичу: - От тебя я ожидал, но от Прокофьева - нет! 21 июня Александру Трифоновичу Твардовскому исполнилось шестьдесят лет. В поздравительных статьях его хвалят лишь как порта.

Ходили слухи, что хотели дать орден Ленина, даже Героя, но помешало его заступничество за Жореса Медведева. Узнав об этом, Александр Трифонович пошутил: - Впервые слышу, чтоб за трусость давали Героя! Новомирцы отвезли дорогому шефу антикварные самовар с подносом и решето клубники. Муж послал сердечную телеграмму: "Дорогой наш Трифоныч! Просторных Вам дней, отменных находок, счастливого творчества зрелых лет! В постоянных спорах и разногласиях неизменно любящий Вас, благодарный Вам Солженицын. Наталья Алексеевна также от всей души поздравляет Вас с Марией Илларионовной!"1.

Телеграмму Александр Трифонович ушел читать один и вернулся довольный.

Тут же послал нам ответ: "Спасибо, дорогой Александр Исаевич, за добрые слова по случаю шестидесятилетия моего. Расходясь с Вами во взглядах, неизменно ценю и люблю Вас как художника.

А потому Александру Исаевичу пришлось успокаивать мою маму, которую растревожили слова о расхождении во взглядах. телеграмму А(лександра) Поздравления С Днем Рождения Годик Мальчику Для Бабушки Т(рифоновича) Вы неправильно поняли, потом объясню, она очень хорошая" - объяснял он ей1. Муж тотчас написал ему: Очень рад был Вашей отзывной телеграмме, тем более что юбилейный распорядок не оставляет времени отвечать каждому. Не огорчение, что многие взгляды расходятся, в этом и развитие. Да ведь самая простая задача - что совершится завтра? - недоступна никакому мудрецу, сильнейшие умы иногда и на неделю вперед не видели - как же людям не спорить и не разногласить?

Что в телеграмму как-то не помещалось, а сейчас хочется сказать: рану, которую так несправедливо нанесли Вам разрушением "Нового мира" и еще подтравили содержанием юбилейных статей, - рану эту пустите зажить поскорее! Прошлого все равно никто не вычеркнет, а от боли ее - Вам только боль. Я кончил 1-ю редакцию "Августа-14", теперь уже начал 2-ю. Очень велика получилась вещь - больше "Р(акового) К(орпуса)" - это меня смущает. Таких только военных глав, как Вы читали 12, получилось 46, да еще "мирных" 18. Боюсь, что от военных глав читатель будет обалдевать, скучать. Может быть, есть какая-то ошибка во всей методике, в первоначальном замысле. Если будем живы и одолею 2-ю редакцию - где-нибудь в октябре попрошу Вас почитать, ладно?

В то время, когда писалось это письмо, меня не было с мужем. Я снова предприняла поездку, на этот раз в Прибалтику - повидаться с друзьями и родственниками, развлечься и для мужа сделать полезную работу. Наварив несколько банок клубничного варенья, я с легкой совестью покинула Борзовку, оставив Александра Исаевича заниматься второй редакцией романа. Остановилась я в тот раз у Ольги Юрьевны Зведре, которая жила уже теперь не на хуторе Эглитас, а в самой Риге. Когда-то пробыв несколько лет в лагере, она давно была реабилитирована, а сейчас получала персональную пенсию и пользовалась всеми привилегиями старых большевиков. Так, на лето в ее распоряжении была еще комната в дачной местности, на Рижском взморье, где она меня и поселила, иногда ко мне наведываясь. В плохую погоду я перечитывала те материалы времен Октябрьской Поздравления С Днем Рождения Внученьки Один Годик революции, которые Ольга Юрьевна подготовила для моего мужа. Ведь она должна была стать одним из персонажей его романа.

Александр Исаевич хотел назвать ее Вандой, а Ольга Юрьевна не любила этого имени и просила назвать ее как-нибудь иначе. А в хорошую погоду я бывала на пляже, в кино, навещала своих дальних родственников - Наумовых, также живших в Лиелупе, только по другую сторону железной дороги и поближе к реке. Повидалась в тот раз и со своей подругой по аспирантскому общежитию Надей Кравченок. И Наде, и Нине Наумовой много рассказывала о нашей неспокойной, но очень насыщенной жизни.

С Ниной (она очень большой души человек!) делилась и своими огорчениями из-за все большей тяги моего мужа к творческому одиночеству. Ей же читала и те письма, которые получала от него. Впрочем, письма те, казалось, совершенно опровергали мои жалобы. Они были неизменно ласковыми и какими-то очень близкими, задушевными, своими. От 5 июля: "Сегодня - очень грустненько без тебя в "Сеславине". Теперь понимаю, почему тебе здесь была "одиночка", когда приехала из Борзовки.

Ночью спал только 4 часа (вчера мысленно проводил тебя в 23.30) - и день пошел кувырком. Воздуха нет, работать не могу - жду не дождусь часа, когда можно ехать к себе. Следующее - от 6 июля - с милыми моему сердцу подробностями быта, часто только нам двоим и понятными: ". С клубникой пока справляюсь - снял трехдневный и однодневный урожай: две красных вазочки, две зеленых; успешно поедаю с молоком. Твой походный холодильник прекрасно оправдал себя в дороге (я еще в церковь заезжал и простоял вечерню). Будь много на пляже!" 1 Имеются в виду маленькие газовые баллоны.

Опять надо ехать баллоны менять: прошлый раз кончились перед носом, эту неделю тяну на единственном баллоне. От мамы получил сперва копию, потом подлинник ответной теплой телеграммы Александра Трифоновича. Отправляю ему теплое же письмо, дружба восстановлена (в который раз!). Эту субботу соседей не было, я только начал блаженствовать - ан явились поздно вечером и уже во сне разбудили меня своим радио. С клубникой справляюсь, хотя, конечно, жалко, что не будет больше варенья.