Поздравление С Днем Рождения Доченьки 45 Лет

Теперь он, например, не прощает Твардовскому, что тот напечатал "Ивана Денисовича" лишь 11 месяцев спустя после его прочтения, не прощает мне, что удар 64-го года (наша первая личная драма) оказался для меня тяжелее удара 65-го (изъятие архива). В голове вдруг начали толпиться все его упреки последнего времени: "Ты, как Онегин, который всю жизнь метался, потому что не имел стержня жизни". (А я-то наивно думала, что любовь к мужу и есть этот стержень!) 1 Солженицын А. "Тебя испортили аплодисменты!" (Это - когда я выступала 20 лет тому назад в концертах.

Жена должна быть покорной!" "Вас, женщин, обманули. "Жена должна быть Пенелопой!" (То есть терпеливо ждать.) Я понимаю: ждать, когда разлучают обстоятельства, которым противиться невозможно (война, тюрьма. Но ждать, когда муж все больше нуждается в творческом одиночестве - это-то и есть настоящая пытка! Допустим, я уйду с работы, меня уже не будет держать в Рязани институт, но что, если и в этом случае я не смогу быть с мужем, чтобы не нарушать творческое одиночество, чтобы не сбить непрерывность его творческой работы. В те дни я читала "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя.

Я споткнулась о фразу, которую все перечитывала и перечитывала, как бы находя в ней объяснение и оправдание своим горьким раздумьям: "Иногда смущенья, беспокойство душевное и уныние бывают Божьими попущениями, насылаемыми на нас для того. чтобы придумали сделать что-нибудь такое, чего бы никак не придумали. " Сколько лет меня мучит, что я не делаю чего-то самого главного! И вот 19 января в моем дневнике появляется запись: "Под влиянием Гоголя, размышлений начало кристаллизоваться решение, занятие, которое должно стать для меня главным в жизни".

С момента признания мужа Твардовским я веду подробные дневниковые записи. Через мои руки проходит вся почта мужа, я читаю не только приходящие письма, но и все письма, которые пишет он. Наши фотоальбомы представляют собой своеобразные фотодневники. В папках множество рецензий на его книги, отклики на его письмо IV съезду писателей. Кто же когда-нибудь сумеет сплавить все это воедино, если не я, живой свидетель всего этого. С осени 1961 года я добровольно взяла на себя роль летописца. Так почему же не сделать следующего, такого естественного шага: писать мемуары. Как это я не понимала, что, читая о великих людях, читая их письма, была на подступах к тому, чтобы самой начать писать о писателе уникальной судьбы о своем муже. Я не подумала об этом даже тогда, когда совсем недавно читала пришедшее мужу письмо от Н. я долго колебалась, прежде чем высказать еще одно желание. Может, оно покажется Вам дерзким или бессмысленным - тогда простите. Я знаю, у Вас много замыслов, только бы успеть осуществить, но было бы хорошо, если бы Вы написали романтизированную автобиографию. Ваша жизнь - такой яркий документ нашего времени, что сама просится на бумагу и рано или поздно будет написана.

Только Ваш биограф, даже самый благонамеренный, допустит массу искажений, ошибок, неточностей, а неблагожелательный представит все в ином свете - и тогда цель не будет достигнута. Не говоря уже о том, что Ваш будущий биограф вряд ли будет обладать Вашим талантом. Даже тогда, когда и "романтизированная автобиография" уже начата: написан "Теленок", первое дополнение к нему, и, конечно же, последуют и дальше дополнения. Поправившись и придя в институт, я сказала своему заведующему кафедрой, что хочу уходить из института. Я объяснила, что потеряла интерес к работе, что мои интересы переключились на интересы мужа. - Вы перестанете быть Решетовской, - убеждал он меня. И это - та Решетовская, о которой профессор Кобозев писал, что она талантливый научный работник. Текущий учебный год должен стать последним годом моей преподавательской деятельности. Некоторые мои друзья смущены, даже обескуражены этим моим решением. Николай Иванович Зубов пишет, что для меня, как для человека "неспокойного, мятущегося", преподавание является "обязательной упряжкой, дающей некоторую устойчивость"2. "Удивительно, как только эта лошадка не падает!" - говорит мистер Пиквик.

- О, сэр, мы запрягаем ее потуже, и у повозки высокие колеса и крепкие оглобли; они не дают ей упасть". А разве мое писание не гарантирует мне такие вот крепкие оглобли.

Когда-то она была единственным человеком, которому я доверила свои переживания весны 64-го года. - Прочтите "Семейное счастье" Толстого, - говорит она мне.

- Боюсь, что роман с мужем у меня не кончится до конца моих дней, отвечаю я ей. Выполняя какое-то поручение Александра Исаевича, я побывала в семье священника В.Д. Совершенно для себя неожиданно я встретила там удивительное понимание с его стороны и со стороны его жены, Людмилы Сергеевны.

Я, собственно, и не предполагала делиться с ними сложностями своей жизни. Возможно, то обстоятельство, что Александр Исаевич подавлял меня, бросалось в глаза, хотя они и видели нас вместе всего один раз. Они говорили со мной о Софье Андреевне Толстой, явно ей сочувствуя. Очень мне запомнилось сказанное мне им в тот раз: "Свобода, любовь и творческая активность - в этом человек!" Все это у меня теперь будет! Он понимал, какой человек мой муж, а потому сразу понял и цену тому, чем я собиралась заняться. Я получила от него благословение бросить химию и писать мемуары.

Посоветовал мне читать Ницше, Мережковского, Розанова, Вересаева и других. Будучи в Москве, один день провела в Ленинской библиотеке.

Толстому, напала на журнал "Клинический архив гениальности и одаренности". Хотя он и просуществовал всего лишь пять лет: с 1925 по 1930 год. Одна почитательница моего мужа, с которой мы подружились - А.

Яковлева, узнав о моих планах, дает мне для прочтения переписку Тургенева с артисткой Савиной и "Очерки былого" Сергея Львовича Толстого. - Нужно начитаться мемуарной литературы, прежде чем самой рискнуть взяться за перо! Посещаю и другую почитательницу Александра Исаевича - Т.

У нее я составляю список ее книг, которые могут оказаться нужными моему мужу. А сестра моя Вероника показывает мне вырезку из какого-то немецкого журнала с фотографией нашей Борзовки. Вернувшись из Москвы, я читала очередную лекцию даже с воодушевлением, ибо испытала уже чувство освобождения от своего рязанского "рабства". И еще подбадривало меня то, что на март месяц удалось достать путевку в Цхалтубо, где я буду лечить свои суставы и где мне не надо будет читать никаких лекций. Гуляли по лесной дороге, читая при этом привезенные мной московские письма и разные материалы. Пока я буду в Цхалтубо, Александр Исаевич намерен пожить в Крыму. В середине февраля Александр Исаевич перебрался из Давыдова домой в Рязань. В Рязани он побывал в Рязанском отделении писателей.

Сафонов поделился Поздравление Для Бабушки 79 Лет С Днем Рождения с ним, что был недавно в Союзе писателей РСФСР. Там у Открытка Поздравление С Днем Рождения Внучки 14 Лет него спрашивали, ответил ли Солженицын на статью в "Литературной газете", определил ли свою позицию. Эрнст Иванович и в Москве, и в Рязанском обкоме показывал письмо Александра Исаевича, адресованное ему, где Солженицын предлагает прочесть рязанским писателям отдельные главы из своего "Ракового корпуса". Съездили на нашей машине в Рязанский военкомат, где Александр Исаевич получил медаль "50 лет Советской Армии".

Сказал мне, что встретили его там с доброжелательным любопытством. Советской Красной Армии столько же лет, сколько мне.

А из Москвы к нам приедет Лев Копелев с подарком от себя и жены. Накануне дня рождения мы показывали Льву Зиновьевичу наши слайды.

А в самое утро 26 февраля он привез мне свежие цветы. Днем мы ездили втроем на машине по городу, разумеется, совместив показ города с разными делами. В числе этих дел оказалась даже вокзальная камера хранения, в которую были отвезены чемоданы: один мой - для Цхалтубо, другой мужа для Крыма. На следующий день "южные" чемоданы поедут в Москву вместе с Копелевым и моим мужем. Вечером мой день был ознаменован посещением нашего Рязанского драматического театра.

И я была даже тронута, что он предложил уйти не после первого, а лишь после второго действия.

Через пару дней и я уехала в Москву, чтобы в тот же день ехать оттуда в Цхалтубо. До моего отъезда мы с Александром Исаевичем успеваем посетить Т.

Лещенко-Сухомлину, где муж отбирает из библиотеки ее покойного мужа книги, попутно интервьюируя Татьяну Ивановну о событиях в Пятигорске и Кисловодске времен гражданской войны. Провожая меня к поезду, Александр Исаевич вдруг предложил мне взять написанное им для меня письмо. По его намекам я поняла, что этим письмом он как бы давал мне полную свободу развлекаться, как только я захочу.

Я расстроилась, расплакалась, взять письмо отказалась. Когда я расплакалась, Саня сказал мне, что только что думал о том, какая я у него "железная". "Только это ты и ценишь во мне?" Попыталась в поезде, чтобы отвлечься, читать по-английски "Трое в одной лодке". Но книга была настолько несозвучна моему настроению, что я бросила ее читать.

Тяжелые мысли не уходили, и я проревела в вагоне весь оставшийся день.

В одном купе со мной ехала полная, очень довольная собой дама из Петрозаводска, которая без умолку болтала. Рассказала, что она 17 лет, вплоть до 47-го года, проработала закройщицей в мастерской ГУЛАГа, помещавшейся в Москве возле Смоленской площади. ГУЛАГ имел свое подсобное хозяйство, где работали заключенные. "Во время войны мы жили как боги!" - с гордостью говорила она.

И еще очень ей нравилось, что у них была постоянная клиентура.

(Вот материал для мужа!" подумалось мне.) Эта дама была уже осведомлена, как сделать, чтобы принимать ванны в хорошем источнике: надо дать медсестре 5 рублей.