Поздравления С Днем Рождения Прабабушке Четверостишье

Третью занимает старушка соседка Вера Александровна.

Комнату на улице Бабушкина получил еще покойный Любин муж Сашка Павлов, шоферюга, весельчак, баянист. Они вселились сюда в семьдесят пятом, тогда здесь были совсем другие соседи. Лет через пять-шесть вселилась Вера Александровна, врач, она разъехалась с сыном и невесткой.

А их тогда уже трое было, в семьдесят шестом Наташка родилась. Как они тогда радовались… Сашка был напорист, язык подвешен, пройти мог куда угодно, в любой кабинет. Им должны уже были дать двухкомнатную квартиру, как вдруг произошло несчастье. Перевернулся Сашкин грузовик где-то под Наро-Фоминском, и привезли Любе домой только его искалеченное тело… Все… Не стало ни Сашки с его вечными шутками, песнями, ни разговоров об отдельной квартире. Одна — ей, другая — Наташке, ей уже тогда восемнадцать лет было. Там-то и положил на нее глаз мясник Колька Фомичев. Поначалу Колька произвел на нее неприятное впечатление — здоровенный, с волосатыми ручищами, волосы иссиня-черные, густые, глаз нехороший, с прищуром каким-то. Сперва все помалкивал, поглядывал, а потом подойдет, глянет пристально и скажет: «Ну что, Любаха?» И все. Неудобно ей как-то было, неприятно от всего этого, стыдно.

Она, женщина в теле, пышная, знает, что мужикам нравится.

Но Кольки она побаивалась, веяло от него какой-то опасностью, силой внутренней. Как-то раз подошел он к Поздравления С Днем Рождения Подруге Четверостишье Смешные ней после работы, снова взглянул пристально, произнес мрачнее обычного: «Ну что, Любаха?» — а потом вдруг крепко схватил ее за руки и притянул к себе. «Пусти, пусти», — отпихивала она его, но не очень сильно. «Даты что, я же замужем, ты что?» — отпихивала его Любка.

— «Жениться тебе, Колька, надо, а не чужих баб лапать», — усмехнулась Люба, хватая его за руку.

«Да я уж был женат, стервой оказалась», — буркнул Колька. Хотела было Люба мужу пожаловаться, а нет получилось иначе, сдалась.

Квартиры у него не было, снимал комнату неподалеку. Комната чистенькая, прибранная, телевизор, холодильник, магнитофон. Ну, как водится в таких случаях — посидели, выпили. Потом он долго буравил своим взглядом, молча, тяжело.

Придвинулся поближе, рукой под юбку полез, тискать начал. Когда вечером увидела Сашку, покраснела вся, так ей стыдно стало за свое поведение. Сама всегда осуждала таких, а тут вот… На другой день на Кольку противно было глядеть.

А после работы, когда он подошел к ней, как к своей, улыбнулся многозначительно, подмигнул, резко отшила его: «Было, и все. Проклинала себя за тот случай, за единственную измену.

Но… время шло, Колька не приставал, глядел с сочувствием, а однажды вдруг подошел и предложил: «Выходи за меня замуж». Почти каждый день на работе встречались, смотрели друг на друга из-за разных прилавков, а через годик Колька свое предложение повторил.

К тому времени ей одной совсем тоскливо стало, она подумала еще месяца Поздравления Прабабушке С Рождением Днем Рождения два и согласилась. Они втроем жили в одной комнате, Наташа — в другой.

Девкой стала хоть куда… Покривилась Люба, вспоминая все это. Посмотрит пристально, а потом как звезданет то под ребро, то в Поздравления С Дно Рождения Прабабушке Четверостишье. Иногда выдавит из себя: «На тебе!» А если Люба орет слишком громко, то тихо промолвит: «Заткнись, падла».

И Люба знает, что, если не заткнется, врежет опять. Выгнать нельзя, прописан он здесь постоянно, и самой идти некуда. Люба боялась Николая как огня и никогда не возражала ему.

Читал газеты, смотрел телевизор, изредка вставлял угрюмую реплику.

И квартиру привел в порядок, и на столе всегда все было, и ее и Наташу одевал прилично.

Мрачный, неприветливый, молчаливый — живого слова не скажешь при нем, полная противоположность ее весельчаку отцу.

Но возражать ему она боялась и показывать свое отношение тоже. Они вообще редко разговаривали, не о чем было, так — сходи, принеси. Наташа была девочка воспитанная, отца покойного очень любила, не боялась, но слушалась. И поначалу с Поздравления С Днем Рождения На 60 Четверостишье Николаем у нее никаких проблем не возникало. Потом Толик родился, она матери помогала за ним ухаживать, все как положено.

Николай глядел на нее спокойно, ему нравилось, что все в порядке, все чин-чинарем. К сыну тоже особой нежности не проявлял, потискает иногда, буркнет что-то — и за свои дела. Когда Николай в первый раз при Наташе ударил Любу, она было встрепенулась, но Николай так на нее поглядел, что она сразу осеклась.

Иногда из Сызрани приезжала мать Николая Пелагея Васильевна. Старуха была крепкая, крутая, богатырского сложения, такая же молчаливая и мрачная, как и ее сын.

Она была недовольна абсолютно всем, что происходило в доме. «Разве так борщ готовят?», «Хлебушек-то непропеченный, у нас такого в Сызрани не бывает» — это были ее постоянные реплики. Николай ни малейшей нежности к мамаше не проявлял, как и она к нему, но был сыном почтительным. Старуха любила водочку, за обедом выпивала три граненых стаканчика, если было, разумеется. Но Николай старался, чтобы стол был накрыт побогаче. После обеда пила из блюдца несколько стаканов чая вприкуску. И часов в девять отправлялась спать в комнату к Наташе, ей стелили на Наташиной кровати, а та спала на раскладушке.

Даже через стенку Люба и Николай слышали богатырский храп. Люба поглядывала на Николая, а тот делал вид, что взглядов ее не понимает. Он вообще никаких шуток не понимал и не принимал, всяческий юмор считал недостойным мужчины. Хохотал он только, когда смотрел по телевизору выступления Яна Арлазорова, хохотал дико, захлебываясь, обожал, когда тот тыкал пальцем в публику и говорил: «Эй ты, мужик».

На Хазанова смотрел скептически, не понимал ничего, что тот говорит, изредка улыбался ужимкам артиста. — Да и женщины хорошие, в теле, не то что всякие там…» Иногда вместе с матерью или без нее приезжали братья Николая — Иван и Григорий. Сборища всего семейства Фомичевых становились настоящим адом. Братья были слегка повеселее Николая, но от этого было лишь тяжелее. Сальные шутки, мат наполняли дом, словно удушающий газ.

В отличие от угрюмого Николая братья любили петь и, нажравшись водки, горланили песни.

Порой подпевала и мать, пригорюнившись, подперев голову своими боксерскими кулачищами. Когда начинался этот хор, хотелось бежать отсюда куда подальше.

Николай никогда не подпевал, но и не осуждал поющих, глядел на них с пониманием, поют, мол, так и надо. К счастью, приезды Фомичевых были не очень часты, и не это служило причиной вечного беспокойства Любы. Доходы его резко уменьшились, настроение ухудшилось, и он ударился в пьянство. У него появились два постоянных собутыльника: Васька Сапелкин и Вовка Трыкин. Васька, маленького роста, круглый, словно шар, и красный, как помидор, неимоверной силищи, работал грузчиком в их же магазине. Выпить он мог ведро, по свидетельству Кольки и по наблюдениям Любы. Вовка, который занимался неизвестно чем, а по мнению Любы, просто сидел на шее у жены, был худощав, высок, словно жердь, остер на язык и то и дело сыпал непристойными прибаутками. Впрочем, и Васька не отставал от него по части грязных шуток и намеков. Они острили, а Николай мрачно ухмылялся, глядя на них. Как минимум раз в неделю они на несколько часов оккупировали большую комнату. Пахло перегаром, курить в комнате они не стеснялись. Десятилетний Толик слушал их остроты, крутые выраженьица. «Нормальный мужик растет, не какой-нибудь хлюпик», — говаривал порой Николай, услышав про очередную проделку Толика во дворе.

Он был двуногой ракетой, неистощимой на всевозможные пакости.

Прокалывал колеса стоящим машинам, бил стекла в подъездах, выкручивал лампочки, убивал камнями голубей. Однажды один автолюбитель поймал сорванца за ухо и привел к Николаю, бывшему дома. Автолюбитель взглянул в черные глаза Николая, не сулившие ничего хорошего, и отпустил. Николай отвесил звонкую затрещину Толику, потом дал пинка, но не сказал ни Поздравления С Дна Рождения Прабабушке Четверостишье. Толик и так все понял — попадаться и досаждать отцу не надо.

Любку, разумеется, выводили из себя проделки Толика, однако все это было в пределах ее понимания, и не это служило второй причиной ее беспокойства. «Эх, скорее бы Наташку замуж выдать, — думала Любка. — Тоже, конечно, не абы за кого, надо человека делового, денежного. Ухаживал тут за ней внук ее соседки Веры Александровны, так это разве жених? Сам студент, отец его помер два года назад, мать врачиха, бабка еле концы с концами сводит — какая у нее пенсия? Так-то он вежливый, аккуратный, но не только в этом дело. Квартира, правда, есть — двухкомнатная в хрущевском доме, да там мамаша тоже не подарок, невестка Веры Александровны, недаром они разменяли большую квартиру, и Вера Александровна стала их соседкой.

Сама Наташа работала продавщицей в книжном магазине. Ей бы какого-нибудь нового русского, а вот не попадается. Ухаживал, правда, один крутой, на «Мерседесе» подвозил несколько раз, так оказался бандит, и пристрелили его при очередной разборке.

Да и неприятный был какой-то — царство ему небесное, — наголо бритый, злой, дерганый. Да и не в этом дело… Походила Люба по магазинам, купила кое-чего на обед и поплелась домой.

Одета она была тепло, а на улице жарило солнце, Люба вся вспотела. В лифт вошла, а там мочой воняет — что творят, сволочи, совсем обнаглели.

Открыла дверь в большую комнату и… заорала истошным криком. Поздравления С Дно Рождения Прабабушке Четверостишье проливалось из сумки, смешиваясь с кровью, и от вида этого страшного коктейля Любе стало плохо, ее едва не вырвало.

Почувствовала, как холод ужаса пробежал по всему ее Поздравления С Дну Рождения Прабабушке Четверостишье, даже волосы на голове зашевелились. Блудливая улыбка застыла у него на устах, а глаза открыты, они остекленело глядели на нее. Светлая голубая рубашка, в которой Николай был и перед ее уходом, почернела от крови. «Это Вовка Трыкин его прирезал, точно», подумалось сразу.

Вовка начал приставать к Наташе, и Николай, внезапно обозлившись, оттолкнул его. Ты чо, ручонки-то, эй, мясник?» — «Пошел вон отсюда, падла!» — крикнул Николай, схватил Трыкина за шиворот и стал выпихивать из комнаты. «Эй, мужики!» — пытался успокоить их круглый Васька.

Николай, разумеется, был сильнее, он вытолкал Трыкина из комнаты, а потом и на лестницу, хотя это было не так просто, тот был крепок и жилист. «Проваливай, проваливай и не приходи сюда больше!» — крикнул Николай, а затем они как ни в чем не бывало продолжили с Васькой пьянку, допившись до скотского состояния. А теперь вот… Люба вскочила на ноги, огляделась по сторонам.

Потом опять присела к Николаю, поглядела в его лицо. «А-а-а,» — застонала от ужаса и, содрогаясь, закрыла ему глаза.