Трогательное Поздравление С Днем Рождения Свекрови Открытка

Перед ним стояла молодая обнаженная девушка ослепительной красоты. Распущенные волосы червонным золотом спадали на высокую грудь и расстилались вдоль обнаженного тела. Легко, как ребенка, он взял ее на руки и поцеловал в пухлые, сочные губы. Возбуждение было столь сильным, что у него закружилась голова. Он положил ее на матрас и, не щадя пуговиц, сорвал с себя одежду. Ее бархатная горячая кожа жгла его, вызывала бешеный озноб. Он обхватил ее мощными руками и без труда нашел… Все закружилось в бешенном водовороте могучей страсти. На деревянном ящике они нашли кольцо ливерной колбасы, две бутылки кефира и булку хлеба. Чуть поотдаль, вооруженные автоматами, стояли солдаты ВВ. Солдаты с участковым обходили подозрительные квартиры. Константин влез на ящик и осторожно приоткрыл форточку. Долетели обрывки фраз: “Попьем пива и вернемся… через час… да-да, покарауль один…” Солдаты ушли. Упустить единственный в этом положении шанс он не имел права. Она прижалась к нему, плакала и шептала: “Не хочу, не хочу”. В грудах тряпья он нашел старую рубашку и потертые брюки. — Танюша, милая, ты должна в точности выполнить то, о чем я тебя попрошу. Сейчас я выйду из квартиры, а ты открой на кухне окно.

Придумай, что ему сказать, — наигранно весело он поцеловал ее в щеку, и вышел на лестничную площадку. За дверью раздался приглушенный звук, напоминающий удар биты по мячу. Затем Таня услышала голос Константина: — Еще червонец заработал. Левой рукой Константин вытер со лба пот, в правой сжимал рукоятку пистолета.

Франц с Наташей шли по железнодорожной насыпи и молчали. Буквально за несколько минут до выхода из больницы Ольга Оскаровна вручила им повестки из Октябрьского РОВД. Следователь Богданова возвратила Францу паспорт, но из города попросила не выезжать. Опять предстоит часами выжидать в заплеванных, прокуренных коридорах милицейского околотка. При одной мысли о встрече с дознавателями, Францу становилось дурно. Опять возникла соблазнительная мысль послать все к черту, забрать Наташу и уехать домой. Но подсознательно он чувствовал, не пройдет и двух месяцев как его, нарушившего подписку о невыезде, возвратят обратно, при этом нанеся огромную травму родителям. Там, в свою очередь, его ожидают расспросы, объяснения с комендантом и заводскими активистами. Понимая его состояние, Наташа предложила пойти к ней домой. Прежде, чем поехать в Майкудук, они решили перекусить.

В городском парке находилось знаменитое на весь город кафе “Парус”. После больничной пищи коньяк, острое хе[36] и кукси[37], развеяли подавленное состояние. Прохлада и легкая музыка разбудили начавшую угасать страсть.

Не желая возбуждать любопытство соседей, они решили к дому не подъезжать. Чем ближе они подходили, тем ощутимее Франц улавливал в настроении Наташи подавленность. Мать с отчимом пьянствовали, девушку могли ожидать любые сюрпризы. — Вообще-то, они собирались уезжать в деревню, — нарушила молчание Наташа. — Если уехали — наше счастье, если торчат дома — нифига не получится. Когда они вошли в подъезд, Наташу чуть не сшибла с ног не знакомая Францу девушка. — радостно завизжала Наташа и бросилась на шею незнакомке. Вслед за Наташиной подругой по лестнице спускался курчавый, седовласый мужчина южной национальности. — указала Татьяна на Франца и, услышав утвердительный ответ, увлекла Наташу из подъезда. Тон сказанного и поспешность, с которой эти двое выбежали из подъезда, Франца насторожили. Они петляли между домами, сменяя быстрый шаг короткими перебежками. Пробегая мимо одного из домов, Наташа схватилась за бок. Здесь живет моя подруга, зайдем к ней, или бегите сами. — спросил Харасанов и, услышав утвердительный ответ, обратился к Тане: — Закажем такси и махнем на Темиртау… Есть здесь одна степная дорога. — Иди, Петруха, досматривай мультфильм, а мы позвоним и на кухне покурим. Рукопожатие Харасанова вызвало у Франца невольное уважение. Таня, поглядывая на Константина, путанно стала объяснять. — Предупреждаю, ребята, помогать нам вы не обязаны. Из-за пояса Поздравление Трогательное Для Свекрови С Днем Рождения он вытащил пистолет, снял с предохранителя, и спрятал в карман брюк.

— Сегодня в пять часов утра мы совершили побег из Карагандинской тюрьмы. За квартирой следил участковый, пришлось его убрать. Она вскрикнула, хотела что-то сказать… — Нет, нет, не бойся, я его не убил, только оглушил. Осужден за использование копировальной техники, как гласит статья, в преступных целях. Копировал произведения Солженицина, Аксенова, Булгакова и других писателей. Изготовлял дипломы техникумов, институтов, другую документацию в целях собственного обогащения. Вот так сразу поверить в реальность услышанного Франц не мог. Ему показалось, что эти двое обкурились марихуаны или, в лучшем случае, разыгрывают какой-то понятный только им двоим спектакль. Он грубо обратился к новому знакомому: — Если вам необходимо найти свободные уши, поищите в другом месте. Фильм “Граф Монтекристо” я посмотрел десять лет тому назад. Неужели ты еще не понял, что находишься не на Украине? Неужели тебе мало того, что произошло в этом городе с тобой? В его взгляде Франц прочел снисходительность и трезвый ум. — Вы, молодой человек, наверное думаете, что и оружие у меня игрушечное? Еще хочу вас заверить: фильм “Граф Монтекристо” я тоже смотрел, вот только лет на двадцать раньше вас. Согласитесь, переварить подобную информацию довольно сложно.

Порой мне кажется, что я приехал не в Казахстан, а в город, расположенный, к примеру, где-то в Южной Америке. — Ничего удивительного, молодой человек, вот уже на протяжении нескольких десятков лет в этом регионе процветает оголтелое насилие над личностью. В этих краях превратились в лагерную пыль сотни тысяч лучших представителей страны. Так как система, именуемая Гулагом, сама состоит в подавляющем большинстве, из легализированных преступников.

Франц вспомнил дознавателей Октябрьского РОВД и утвердительно качнул головой. Вспомнились подавления студенческих выступлений в Черновцах.

Пришли на ум слова соседа, человека осторожного, но буйного в состоянии опьянения: “Ну где найти такую организацию, чтоб с оружием в руках помогла свергнуть эту власть!” — Вам необходимо раствориться, на время исчезнуть, но, к сожалению, мы опять же не в Южной Америке. Отчуждение, возникшее в начале их знакомства, исчезло.

— Если вы не боитесь, Франц, поехали вместе в Темиртау.

Кстати, там у меня имеются кое-какие финансовые запасы. В ожидании ответа все устремили на Франца вопросительные взгляды. В его душе происходила борьба: боязнь потерять рабочий стаж, неопределенность в отношениях с милицией, неизбежное объяснение с родителями.

— Милый Франц, в свое время я окончил институт… Нет, целых два: сначала технологический, затем — юридический. Я мечтал сделать карьеру, и поначалу у меня это неплохо получалось. Я боялся потерять работу, поссориться с начальством, нарушить, до мозга костей ложный в этой стране, кодекс чести. Затем, в силу моей работы, мне стали попадаться люди, которым, как говорится, я со своим образованием не годился в подметки. Они были уничтожены системой, унижены, лишены всего, тем не менее, они оставались самими собой. Сейчас нет времени рассказывать, но тогда я плюнул на дикие условности, придуманные преступниками с партбилетами, и решил оставаться самим собой. Нелегально я раздобыл копировальную технику и целых десять лет стал жить другой жизнью.

Если нам с Татьяной удастся выбраться на запад, множество людей, проживающих ныне там, снимут предо мной шляпу. У Тани, которая тоже впервые слышала историю Константина, блестели глаза. Проделки “сталинских орлят” Начальник тюрьмы, полковник Петренко, не отходил от телефона. — то и дело выкрикивал он, бегая из угла в угол по обширному кабинету.

Убийство в тюрьме дознавателей Лежнева и Векслера было первым ударом.

Ему показалось, что под ним разверзлась земля, и он очутился в том месте, которое с приходом старости ему все чаще снилось. Его почти не обрадовало сообщение о том, что с девяти сбежавших, троих уже поймали. После каждого сообщения о поимке он, перебивая докладчика, бешенно орал в трубку: — Голову оторву! Услышав отрицательный ответ, он скрипел зубами и хрипел в трубку: — Бар-р-р-р-а-ны херовы, вам только скотину пасти! С плаксивой физиономией он стоял перед начальником тюрьмы, заламывая пальцы. Петренко выпроводил охранника, приблизился вплотную к Валентину и маленьким кулачком ткнул в лицо.

Если скажешь — атпущу, не скажешь — пойдешь в пресс-хату. Честное слово не знаю, — гнусавил тот, размазывая по лицу кровь. Не может быть, чтобы он ничего не сказал… Отвечай, паскуда!

— задыхался Петренко, пиная до смерти напуганного заключенного. Убедившись, что тот действительно ничего не знает, он нажал кнопку звонка.

— Уведи этого козла в сорок пятую, и скажи Быку я разрешил… К вечеру получит пакет шалы[38]. Он знал, что в тюрьме имеются так называемые пресс-хаты, где профессиональные убийцы занимаются привычным ремеслом.

Непокорных, в чем-то провинившихся заключенных бросают в такие камеры. Находящиеся там уголовники, с согласия начальства, за чай или анашу до смерти избивают “гостя”.

После такой обработки заключенному остается только одно: отбитые внутренности, затем смерть в камерах тюремной санчасти.

Петренко сел за письменный стол и принялся теребить пшеничные усы.

По внешнему виду начальнику тюрьмы можно было дать пятьдесят лет. Худощавый, невысокого росточка, Петренко Иван Григорьевич начал свою карьеру в тридцать втором году.

Уже в те годы, будучи следователем НКВД, он имел право петушком бегать вокруг очередной жертвы и безнаказанно тыкать сухим кулачком в зубы.

Его добродушное лицо, украшенное пшеничными усами, уже тогда умело невинно улыбаться, когда под Жмеринкой, в районе деревни Ров, он собственноручно посылал пулю за пулей в затылок очередного “врага”. Опытному человеку все же можно было определить в белизне этих глаз прямые наклонности садиста. Так много, что по вечерам правая рука начинала отекать.

Его жене, Петренко Марье Григорьевне, приходилось делать ему травяные припарки. После освобождения городов в населенные пункты вступали его родные подразделения. “Тяжкий труд” кагэбиста скрашивался тем, что на Родину можно было отправлять машины, доверху набитые немецким барахлом. После смерти “великого учителя” жить опять стало несколько труднее. А когда его перевели в систему лагерей, эти связи помогли занять пост начальника тюрьмы. Новая работа убрала из его жизни некую абстракцию, обусловленную работой следователя. Наслаждения, возникающего при беседах с врагами, он получал меньше. Общение с Харасановым было чем-то связывающим с его молодостью.

Он даже по-своему полюбил этого сильного неугомонного мужчину. Теперь за эту позднюю любовь ему придется расплачиваться. По правде говоря, он давно мог отправить Харасанова в лагерь. Но, разыгравшаяся страсть садиста требовала развязки. Когда он смотрел на это широкое лицо, ему перехватывало дыхание от желания сделать из него бесформенную массу. Семидесятилетний полковник не мог без последствий убить “образованного”. Что-то внутри подсказывало, что Харасанова не поймают. Дежурный прапорщик втолкнул плачущего Валентина Королькова в камеру № 45. Навстречу ему поднялся огромный наголо обритый верзила. — крикнул он наблюдающему в глазок прапорщику, — сколько шалы приехало? Петренко сказал подгонит большой пакет, а может и два.

Заключенный по кличке Бык подошел к Валентину, ощупал его мышцы и безразличным тоном сказал: — Второй день, земляк, сижу без шалы… Ну, и чего ты натворил? — Я-я-я, — заикаясь выдавил Корольков, — уходил в побег… Срок маленький, сам вернулся. Тонкие губы приоткрылись, обнажая ряд рандолевых зубов.

Недоумение Быка было столь велико, что он отступил на шаг и волосатыми пальцами поскреб голый череп.