Классные И Смешные Поздравления С Днем Рождения Открытки

Между тем Эмиль, вернувшись домой радостный Поздравления Для Александр Из Днем Рождения Открытки Прикольные и довольный, делал все, что в его силах, чтобы развлечь маленькую Иду.

Ей было до смерти скучно на домашнем экзамене, поэтому он вышел вместе с ней в сени и они стали помогать друг другу примерять галоши. В сенях стояли длинные ряды галош, больших и маленьких. Ида хихикала от восторга, когда Эмиль важно расхаживал в галошах пастора и бормотал «таким образом» и «помимо того», точь-в-точь как пастор. Под конец все галоши оказались разбросанными, и Эмиль, аккуратный, как всегда, собрал их в кучу на полу, так что в сенях выросла целая гора галош. Потом Эмиль вдруг вспомнил про Заморыша, которому дал обещание принести чего-нибудь на ужин. Завернув на кухню, он наскреб немного объедков и с банкой в одной руке и с фонарем в другой вышел в дождь и темноту, чтобы подкормить немного поросенка. — И скажи ему — пусть захватит с собой килограмм динамита, и пусть эта проклятая Триссева будка сровняется с землей! Эмиль сбегал за Альфредом, и тот явился, но не с динамитом — этого, вероятно, папа всерьез и не думал, — а с пилой.

Да, папу Эмиля необходимо было выпилить, иначе освободить его было невозможно. Пока Альфред пилил, Эмиль, взобравшись на маленькую лесенку, в страхе и тоске держал зонтик над своим бедным папой, чтобы его не мочил дождь. Ты, конечно, понимаешь, что Эмилю было не очень весело на этой лесенке: ведь папа непрерывно шипел под зонтиком и говорил о том, что он сделает с Эмилем, как только освободится. Он даже ни капельки не был благодарен Эмилю за его заботу о нем. Что пользы от этого зонтика, раз он все равно промок и теперь простудится и схватит воспаление легких. «Это уж точно», — подумал Эмиль, но сказал другое: — Не-ет, ты не простудишься, ведь главное, чтобы ноги были сухие. Альфред поддержал мальчика: — Верно, главное, чтобы ноги были сухие! А ноги у папы и в самом деле были сухие — этого отрицать нельзя. Но все равно он был вне себя, и Эмиль страшился той минуты, когда папа освободится. Альфред пилил так ретиво, что только опилки летели, а Эмиль был все время настороже. В тот миг, когда Альфред кончил пилить, а папа Эмиля тяжело бухнулся на пол, в тот самый миг Эмиль отшвырнул зонтик и кинулся во всю прыть в столярную. Он ворвался туда и успел накинуть крючок прежде, чем подоспел папа. А папа его, наверное, устал стучаться в запертые двери. Прошипев лишь несколько бранных слов в адрес Эмиля, он исчез. Ведь ему обязательно нужно было показаться на пиру. Но сначала — незаметно прошмыгнуть в горницу и надеть сухую рубашку и жилет. Пастор затянул, как всегда, псалом, а лённебержцы добросовестно вторили ему на разные голоса. От нас уходит светлый день, К нам не вернется он… — Всем пора было собираться домой. Но когда гости вышли в сени, чтобы одеться, первое, что они увидели при слабом свете керосиновой лампы, — гору галош на полу. — Какое злодейское озорство — это мог сделать только Эмиль, — сказали лённебержцы. И все они, включая пастора с пасторшей, битых два часа сидели на полу и примеряли галоши. Потом, довольно кисло поблагодарив хозяев и попрощавшись с ними, они исчезли в темноте под дождем. С Эмилем они попрощаться не могли: ведь он сидел в столярной и вырезал своего сто восемьдесят четвертого деревянного старичка. СУББОТА, 18 ДЕКАБРЯ Как Эмиль совершил великий подвиг и все его проделки были прощены и забыты, а вся Лённеберга ликовала. Однажды вечером все жители Каттхульта сидели на кухне и занимались каждый своим делом. Мама Эмиля пряла, папа сапожничал, Лина чесала шерсть на кардах, Альфред с Эмилем строгали зубья для граблей, а маленькая Ида упрямо пыталась вовлечь Лину в веселую игру и щекотала ее, мешая работать. — Играть-то в эту игру надо с тем, кто боится щекотки, — говорила Ида. И она была права, так как Лина в самом деле боялась щекотки. Ида тихонько подбиралась к Лине, читая стишок, под который шла игра: Дорогие мама с папой, Дайте мне муки и соли, Заколю я поросенка, Он визжать начнет от боли.

При слове «визжать» Ида указательным пальчиком тыкала Лину, а Лина, к превеликому удовольствию девочки, всякий раз взвизгивала и хохотала. Слова «заколю я поросенка», вероятно, навели папу Эмиля на ужасную мысль, и он внезапно изрек: — Да, теперь уж и Рождество близко, пора, Эмиль, заколоть твоего поросенка. Эмиль выронил ножик и во все глаза уставился на отца. — Ведь Заморыш мой поросенок, мой поросенок, который дал обет трезвости! Но он сказал, что никто во всем Смоланде никогда не слыхивал про поросенка, который служил бы для забавы.

А Эмиль хоть и маленький, но уже настоящий крестьянин и знает, что как только поросенок подрастает, его закалывают, для того поросят и держат! Конечно, Эмиль это знал и сперва не нашелся, что ответить, но потом ему в голову пришла прекрасная мысль: — А некоторых боровов оставляют в живых на развод. А именно: боров-производитель — это такой поросенок, который станет, когда вырастет, папой целой уймы маленьких поросят. «Такое занятие будет спасением для Заморыша», — подумал Эмиль. — Уж я наверняка смогу раздобыть какую-нибудь маленькую свинушку для Заморыша, — объяснил Эмиль отцу. — И тогда вокруг Заморыша и этой свинушки будут кишмя кишеть поросятки — так я считаю.

— Но тогда предстоящее Рождество в Каттхульте будет постное. — Дайте соль мне и муку, Пальт я быстренько сварю, — сказала маленькая Ида. — рявкнул Эмиль, потому что он знал: для пальтов нужны не только мука с солью, но и поросячья кровь. Некоторое время в кухне стояла тишина, зловещая тишина. Он обрезал большой палец острым ножом, и из пальца потекла кровь. — Оттого, что ты ругаешься, легче не станет, — строго сказал папа.

Мама Эмиля достала чистую полотняную тряпицу и перевязала Альфреду палец. Это было славное зимнее занятие: все грабли проверяли и сломанные зубья заменяли новыми.

Так что, когда наступала весна, все грабли были в порядке. — Так… значит, нынче в Каттхульте будет постное Рождество, — повторил папа Эмиля, сумрачно глядя перед собой.

Эмиль долго не спал в тот вечер, а наутро разбил копилку и взял из своих денег тридцать пять крон. Потом он запряг Лукаса в старые розвальни и поехал в Бастефаль, где в изобилии водились свиньи. Домой он вернулся с великолепным поросенком, которого стащил в свинарник к Заморышу.

Грудь Эмиля распирала ярость, которая иногда находила на него, и он даже забыл о том, что говорит с отцом. Ведь ужасно было купить жизнь Заморышу, убив другого несчастного поросенка. Иначе отец, который не признавал, что поросенок может быть для забавы, не оставит Заморыша в покое. Два дня Эмиль не заглядывал в свинарник, предоставив Лине носить корм обоим поросятам.

На третий день он проснулся в кромешной тьме, услыхав страшный поросячий визг. Поросенок визжал громко и пронзительно, Поздравления С Днем Рождения Женщине Шуточные Открытки будто под ножом, потом внезапно наступила тишина.

Эмиль подышал на заиндевевшее стекло, так что образовался глазок, и стал смотреть во двор. Он увидел, что возле свинарника горит фонарь и движутся тени. Он понял, что поросенок уже мертв, а Лина собирает кровь. Потом Альфред с папой ошпарят поросенка кипятком и, сбрив щетину, разделают тушу. Затем явится Крёса-Майя, и вместе с Линой они будут мыть и полоскать в прачечной поросячьи кишки. Конец бастефальскому поросенку, которого купил Эмиль! — Вот тебе и «заколю я поросенка, он визжать начнет от боли…», — пробормотал Эмиль.

Но так уж устроен человек, что он забывает свои огорчения, — таков был и Эмиль. Сидя в полдень в свинарнике и почесывая Заморыша, Эмиль задумчиво сказал: — Ты жив, Заморыш! И когда на другой день Крёса-Майя с Линой сидели на кухне и без устали резали сало для засола, мама Эмиля размешивала колбасный фарш, варила пальты, хлопотала над рождественским окороком и укладывала его в особый рассол, Лина пела «Веет хладом, хладом веет с моря…», а Крёса-Майя рассказывала о том, что на пасторском чердаке водятся привидения без головы, Эмиль уже блаженствовал. Он больше не думал о бастефальском поросенке, а только о том, что скоро Рождество, и о том, как хорошо, что наконец-то выпал снег. — Вьется, сыплет белый снег, все дорожки заметая, — сказала маленькая Ида, потому что так говорят в Смоланде, когда разыгрывается пурга. День клонился к вечеру, снегопад усиливался, потом задул ветер, и поднялась такая метель, что, выглянув за дверь, с трудом можно было разглядеть скотный двор.

— Похоже, быть буре, — сказала Крёса-Майя, — как я домой-то попаду? — Да, но будь добра, лежи тихонько, как дохлый поросенок, потому что я боюсь щекотки, попросила Лина старушку. Мама Эмиля размотала тряпицу, желая посмотреть, что с пальцем и почему он не зажил. Зрелище, которое представилось ее глазам, было не из отрадных: рана не затянулась, палец покраснел, нагноился и распух. А от пальца к запястью шли короткие красные полоски. Мама Эмиля наложила на руку Альфреда повязку, смоченную раствором сулемы. — Если до утра не станет легче, лучше тебе съездить к доктору в Марианнелунд, — сказала она. Никто не припомнит такого снегопада и такой бури, какая бушевала в ту ночь над Смоландом. И когда наутро обитатели Каттхульта проснулись, весь хутор, казалось, утопал в огромном мягком белом сугробе.

Шел снег и дул ветер, так что на двор носа было не высунуть; в трубе завывала вьюга: «У-у, у-у!» Никто никогда ничего подобного не видывал и не слыхивал! — Придется Альфреду целый день разгребать снег, — сказала Лина.

Его место за столом пустовало, и о нем не было ни слуху ни духу. Надев кепчонку и теплое сермяжное пальтишко, он собрался выйти.

Мальчик разгреб снег у кухонных дверей и быстро проложил себе дорогу к людской, которая находилась бок о бок со столярной. Лина увидела Эмиля через кухонное окно и приветливо кивнула головой.

— Хорошо, Эмиль, ты сделал, что расчистил дорожку, — сказала она.

Ведь никто не знает, когда тебе Татьяна Михайловна С Днем Рождения Поздравления Открытки снова придется там сидеть. Глупая Лина, она не понимала, что Эмиль пробирался к Альфреду! В людской было холодно, когда туда вошел Эмиль: Альфред не затопил печь. Он лежал на своем деревянном диване и не хотел вставать.

Уж если Альфред не хочет есть, значит, стряслось что-то серьезное. Эмиль принес дрова и затопил печь, а потом побежал за мамой. Она тут же пришла; собственно говоря, пришли все — и папа, и Лина, и Крёса-Майя, и маленькая Ида, потому что теперь все всполошились. Он был горячий, как печка, и все равно его знобило.

Красные полосы на руке продвинулись далеко, почти к плечу, — страшно было смотреть. Крёса-Майя озабоченно покачала головой: — Как дойдут они до сердца, эти полоски, тогда конец, тогда он помрет.